Да светится твое имя

суббота, 21 августа 2004

01:55

Camui

Gackt

Свет дневной иссяк, и вокруг меня пустыня,

Звон звезд гонит прочь мрак, да светится твое имя

Я здесь, я нигде, но слезами боль не хлынет

Будь свят скорбный удел, да светится твое имя

Ни ветра, ни сна, кто вспомнит меня

Как бы я хотел плыть в лодке морем на закат,

Вольным быть, как зверь свободный и растить свой сад

Жить бы лет до ста и любить, как все любят на земле

Сны небесных сфер, здесь лишь демоны и змеи

Но ты молод и смел, вместе миром овладеем

Ты мне поклонись и получишь все богатства

Власть тьмы вот-это жизнь в беспробудном танце адском

Все жены-твои под звон золотых

Ты-же сам хотел плыть в лодке морем на закат

Вольным быть, как зверь свободный и растить свой сад

Жил бы лет до ста и любил, как все, но не на кресте

(с) Кипелов и Маврин - Свет дневной иссяк...

Красная жидкость капала с ножа. Она стекала по лезвию, острому как бритва и падала рубиновыми каплями на белоснежный пол кухни. А я стирал ее носком туфли, что бы не видеть в этих мельчайших каплях свое лицо с черными разводами туши по щекам. Руки дрожали, и сердце вырывалось как птица из клетки, ударяясь о жесткие прутья, разбивая себе голову и крылья, царапая беспощадные жестокие прутья маленькими лапками. Умирая, но не сдаваясь, дрожа в предсмертных муках, и истекая кровью… которая все капала на белоснежный пол.

***

Первый раз я увидел его ангельское лицо в колыбели. Я открыл свои глаза на первом, еще полушаге своей жизни и увидел, нет, не увидел, тогда было еще трудно фокусировать на чем-то взгляд, скорее почувствовал малюсенькую ладошку годовалого ребенка. Ладошку моего брата. Он смотрел на меня с интересом, сжимая мои маленькие пальчики. А я всем сердцем улыбался этому теплу и спокойствию. Этой уверенности в любви. Этому солнцу, которое я видел, даже закрывая глаза. Которое с первых минут моей жизни и навсегда поселилось в моем сердце…

Завтра первый мой день в школе. Мама купила мне форму и рюкзак, я прицепил на него маленький брелок в виде мишки, а на удачу прикрепил к кармашку рюкзака любимое колечко брата, надеясь что он все же не отнимет и оставит его мне. Я просто знал, что он это сделает, он же любит меня. Тоши, мой сосед, тоже в этот день шел в первый класс и он очень боялся и вечно забирался под кровать, что бы родители не отправили его в этот неизвестный мир с новыми людьми. А я смеялся над ним. Я весь год зачеркивал дни в календаре и мечтал и подгонял тот день, когда я пойду в школу. Ведь там учился мой брат, а значит, мы были бы вместе весь день, а не только тогда когда он под вечер возвращается. И поэтому я был счастлив. Меня никто не мог угомонить. Я проснулся еще до рассвета, обошел спальню и посмотрел на спящего на соседской кровати братишку. Потом постарался как можно тише открыть скрипучую дверцу шкафа и провел руками по своей школьной форме и форме брата. Они были совершенно одинаковые, одного размера, одного цвета. Что-то внутри, какой-то светлый комочек, разрастался все больше от приятного чувства единства. Он становился все больше и больше, гораздо больше чем я сам, чем эта комната, чем весь земной шар. Я рванулся с места и запрыгнул на кровать брата, крепко обнимая его. Он моментально проснулся и по инерции оттолкнул меня, но потом улыбнулся и прижал к себе. А я прижимался к нему, утыкаясь маленьким носиком в худую шейку брата. Он накрыл нас одним одеялом, и в темноте найдя мои губы, впервые поцеловал… прямо как девчонку.

Уже ближе к лету все в классе чувствовали грядущую свободу и прогуливали уроки, а потом получали нагоняй. Мы же с Тоши упорно посещали все занятия на спор. Один прогул – 50 йен. И мы честно приносили друг другу деньги, даже когда отсутствовали по болезни. Но как же не хотелось сидеть на уроке утром в понедельник. Кто бы знал. Я готов был повеситься и просмотрел все окно, за что получил уже два замечания и ехидные уколы одноклассников. Но веселее не становилось даже от переписки с Юми, длинноволосой девочкой со второй парты. Подперев щеку, я с завистью смотрел в окно на, играющих в футбол на уроке физкультуры, ребят, пока, наконец, не осознал, что это класс моего брата. Да, должно быть меня здорово припекло, что я не сразу понял, не сразу узнал среди толпы темно-синюю форму братишки, подаренную мамой на его пятнадцатилетие. Он обернулся, и его зеленые глаза сразу нашли меня в этой сотне окон и тысяче школьников. По телу моему прошла дрожь нетерпения и желания быть рядом, обнять, прижаться к теплому родному телу. Не спрашивая разрешения и совершенно забыв где я нахожусь, я вскочил со стула и, найдя в кармане 300 йен, бросил их на парту Тоши, уже вылетая из класса. Что-то вслед крикнула учительница, смеялись одноклассники, но мне было наплевать, я летел по лестнице, летел к нему. Брат поймал меня, вылетевшего из дверей школы и, заключив в объятия и поднимая над землей, крепко целовал. Губы, щеки, лоб, нос, всюду, куда попадали его губы. Я не помнил ничего кроме них. Не помнил, даже как мы оказались в туалете для мальчиков, как он торопливо сдирал с моего подросткового тела одежду, как раздевался сам, не дав моим дрожащим рукам тронуть его. За ласками его губ, я не помнил ничего, а лишь глупое и единственное чувство: «еще». Не было боли и стеснения. Только почти животное тупое желание большего, оно росло во мне и поднималось, болело как рана, которую постоянно теребишь, раскалялось до сумасшествия и опустошалась, принося что-то свободное и легкое и снова сначала, и снова… Я не видел лица брата, я лишь чувствовал его губы, они были везде. Не было ни одной клеточки моего тела, которая бы не подчинилась ему. Я не помнил ничего. Меня убивали и воскрешали. А тело, мозг и душа тупо твердили: «еще».

В день моего совершеннолетия брат сделал мне прекрасный и лучший в моей жизни подарок – восемь часов секса. Я был на вершине счастья, такого тупого и овечьего счастья. Я кричал, стонал, смеялся, я плакал от счастья и никак не мог проглотить колотящееся в горле сердце. Он делал со мной все. Все что хотел он, а значит хотел и я; все что хотел я, а значит хотел и он. Я едва не расставался с душой, обнимая в последнем порыве его, а он заботился и любил меня. Я чувствовал его сердце в своей груди и отдавал свое ему.

Малисы, Хиде, Суги, Ками… Сколько лет прошло с тех беззаботных детских дней. Сколько людей, и мужчин, и женщин, побывали в моей постели. Сколько вкусов я чувствовал на своих губах. Сколько рук обнимали мое тело. Сколько тел обнимали мои руки. Сколько раз я трепал свои чувства понапрасну. Сколько раз влюблялся и ошибался. Сколько глупых и пустых слез я выплакал. Выплакало мое мертвое безжизненное, бесчувственное тело. Мое не дрогнувшее сердце. Сколько раз я смотрел на огонь, на опаздывавших в школу мальчиков, на свои руки, повидавшие все, но помнившие до сих пор твое тепло. Сколько раз я смотрел в зеркало на припухшие от поцелуев губы и вспоминал с легкостью мгновения твой горячий язык в своем рту. Сколько раз я заглядывал в свое сердце, и каждый раз видел только тебя. Сколько раз, брат мой, сколько раз…

В конце лета всегда сложно подготавливать себя к работе и в душе витает грустное ощущение конца. Конца тепла и отдыха. Я брел по дороге города, в котором жил уже долгие годы, и который так и не стал мне домом. Я пинал маленькие камушки и смотрел вперед стеклянным взглядом, пропуская лица и людей, словно оставляя их всех на стеклах моих очков и не пропуская дальше. Я не видел никого и не хотел видеть их. А когда снял очки, то увидел своего брата. Он стоял возле магазина, через дорогу от меня и чего-то ждал. Я решил, что это мираж, ведь не один раз я видел его лицо в толпе и хватал за руки совершенно незнакомых людей, не раз я видел его в своих снах и даже теряя сознание, видел, как он протягивает мне руку, словно с того света, приглашая в рай. Но на этот раз это был он, настоящий он. Не мальчик уже, а прекрасный мужчина. Высокий, с атлетической фигурой, с горделивой осанкой и чуть приподнятым подбородком, с тем же взглядом, глядящем на всех свысока, на всех кроме меня. Он поднял руку и посмотрел на часы. А я все еще не мог сделать даже вдох, восхищаясь своей мечтой в реальном мире. Он приехал, мой брат приехал ко мне. Он знает, что я не могу вырваться домой даже на день, и он приехал ко мне. Он хочет видеть меня, он любит меня. Мой брат, мой любимый брат. Я рванулся через дорогу, наплевав на все, на машины, едва не сбивающие меня, на красный свет, на кричащих мне водителей, на то что чье-то Феррари задело мое бедро, разорвав штаны и кожу до глубокой кровоточащей раны. Я бежал и видел только его, пока его лицо не озарила улыбка и чужие руки обняли моего брата. Он поймал его в объятия. Его, выбежавшего из дверей супермаркета. Он улыбался ЕМУ и целовал ЕГО. Целовал губы, щеки, лоб, нос… Он целовал, а я заревел от боли. Визг тормозов был финальной песней, погрузившей меня во мрак, но даже там я видел его. Видел их и его улыбку… ухмылку свысока…

Нескоро мне разрешили в больнице взять трубку. У меня было несколько переломов и какие-то разрывы мышц. Голос моего брата, его холодный и чужой голос. У меня дрожали руки, а по щекам текли слезы. Я понял, что значит плакать. Нет, это не когда ревешь в подушку из-за того, что игрушку отобрали. Это молчаливое глотание слез, это ручейки по щекам, это дрожащие руки, которые не могут даже удержать трубки, это гулкий стук сердца в желудке. Вот что такое плакать. Вот что такое слышать холодный голос, говорящий: «Да, я люблю его. Я ты мне брат». А я ненавидел ЕГО и смотрел на нож для фруктов в своей палате…

***

Я взглянул на свои руки в чем-то красном и не видел их, не видел ножа. А зачем видеть что-то, если зрение должно заменять чувства, а их нет. Никаких нет. Подняв голову, я взял полотенце и вытер руки.

- Чертовы помидоры, - сказал я глухо и кинул нож. Тот вонзился в овощ и красная жидкость, томатный сок, брызнула на стену и белый пол.

URL