вторник, 03 октября 2006
Gackt
- Я решил стать мазохистом, - сказал я, смотря в пустоту, после трех подряд выкуренных сигарет.
- Чего?! – на другом конце провода Хитоми явно подавился чаем или кофе, может даже виноградным соком, в любом случае, надеюсь, я не стану причиной гибели прекрасного человека.
Прошло пять минут, хрип и кашель в трубке, еще три затяжки с моей стороны. Комната постепенно сдавалась и от обилия сигаретного дыма отказывалась показывать предметы в четких очертаниях, как выразился бы Лелио, в моей комнате сейчас было «мы видим чем дышим».
- Извращенец чертов, ты там пьяный что ли? – явно через слезы прохрипел Хитоми, все еще откашливаясь, - Тебе все же подарили жесткую плетку к которой ты последние уже месяца два присматриваешься?
- Да нет, - я тихо рассмеялся и затушил сигарету, как же быстро они кончаются когда впадаешь в зависающее состояние.
Я моргал через раз и уже пару часов смотрел в одну точку, в таком состоянии я обычно начинаю что-то лихорадочно писать, пока глюки не прошли, правда чувствую себя хреново, но на творчестве всегда сказывается благотворно. Какая хренотень, о чем я думаю, и думаю ли вообще, начинаю понимать как чувствует себя Windows 95.
- Камуи, Камуи, ты еще с нами? Не покидай меня, понял? – я очнулся и кивнул на эти слова, потом понял, что-то не так и решил ответить все же словами.
- Хитоми, не волнуйся… Я просто, - я вздохнул и подумал «была ни была», - Я встретил человека и хочу быть его стражем.
- Кем? – у Хитоми что-то выпало из рук, что-то долетело до пола и разбилось. По последовавшему мату я понял, что этим чем-то была чашка из фамильного сервиза.
Во мне взыграли садистские нотки, вместо сожалений о потере, на лице медленно, но верно расползалась лыба. Почему-то на душе стало теплеть. Не то что бы я злорадствовал, но отдаленный мат, топанье, сетование на всех родственников и рассуждение о витиеватых взаимоотношениях всего сервиза настолько умиляли, что я невольно заслушался и даже не заметил как Хитоми уже взял трубку и буркнул фразу, адресованную уже именно мне.
- Камуи, не удивлюсь если у меня когда-нибудь из-за тебя геморрой начнется, - я отключился от дальнейших его слов и картинно представил как бы я мог поспособствовать этому процессу… Нет, Гакт, выключить опошлитель, о чем он там говорит? – В тебя опять какой-то ребенок влюбился?
- Нет, - я сунул в зубы еще одну сигарету, хрен знает уже какую по счету, и зажег ее, - Я только буду его стражем, любовь не при чем, - я затянулся, выдохнул, глаза уже слезились, да ладно – Он придет на мой концерт и если он скажет, что я должен буду выступать в ошейнике, то я это сделаю. Я выполню все, что он скажет. Я подарю ему весь мир. Я целиком принадлежу ему…
Я выдохнул дым. На линии была тишина, мне даже показалось, что связь оборвалась, но тихий вздох рассеял мои догадки.
- Ты шутишь, да? – кажется Хитоми не на шутку обеспокоился.
- Нет.
- Ты пьяный?
- Нет, я только обкуренный.
- Ты под наркотой?
- Нет, я с этим завязал.
- Ты обтрахался до потери мозгов?
- Эй, у меня уже с месяц никого не было. Чист как монашка в страстную неделю.
- А он кто?
- Я его почти не знаю, ты тем более.
Тишина. Молчание. Мне даже показалось, что моя очередная затяжка прозвучала так, словно я курил с причмокиванием.
- Ты, бля, совсем идиот?! – если бы я не сидел, то упал бы, не понятно как я не оглох от такого крика, - Ты сам на себя ошейник одел и дал какому-то сопляку поводок? Гакт, у меня слов нет, - по голосу было слышно, что Хитоми действительно захлебывается словами, - Сделай как все, трахни и распрощайся. Ну, сделай в своем стиле, подари розы, трахни и распрощайся. Но, что за самобичевание? Это не твое, это не ты. Где мой любимый садист? Именно за это тебя же все и любят…
Именно за это? Да Хитоми… Именно за это меня все любили, а потом следовало мое отношение. Я смотрел на человека и видел его, я влюблялся в него и раскрывал себя. Я отдавал любимому всего себя, я жил ради него, я смотрел на него как на божество. Но кому я нужен был таким? Ведь, как ты и сказал, во мне все любили лишь садиста и эгоиста. Поэтому… измены, ругань, истерики, слезы, запои, и разрыв…
Может, что-то изменится если у меня будет другая судьба, если я сразу открою первому встречному свою душу. Пусть убьет, но потом он останется… и я перестану быть один.
Хитоми что-то говорил еще, но я не слышал его. Когда он это понял, то замолчал, а потом тихо, по-дружески сказал так.
- Просто, будь собой…
- Хорошо, - я бездумно провел пальцами по своим губам, - А собой это как?
- Если бы я знал ответ для тебя, или для себя… - Хитоми с горечью в голосе рассмеялся, - То жизнь была бы гораздо проще.
Дорогой Хитоми. Жизнь похожа на книгу. Книга похожа на коробку. У коробки шесть сторон, внутренности и оболочка. Как узнать что внутри? Как узнать что снаружи? Давным-давно в коробке жил прекрасный юноша и все его любили…
- Чего?! – на другом конце провода Хитоми явно подавился чаем или кофе, может даже виноградным соком, в любом случае, надеюсь, я не стану причиной гибели прекрасного человека.
Прошло пять минут, хрип и кашель в трубке, еще три затяжки с моей стороны. Комната постепенно сдавалась и от обилия сигаретного дыма отказывалась показывать предметы в четких очертаниях, как выразился бы Лелио, в моей комнате сейчас было «мы видим чем дышим».
- Извращенец чертов, ты там пьяный что ли? – явно через слезы прохрипел Хитоми, все еще откашливаясь, - Тебе все же подарили жесткую плетку к которой ты последние уже месяца два присматриваешься?
- Да нет, - я тихо рассмеялся и затушил сигарету, как же быстро они кончаются когда впадаешь в зависающее состояние.
Я моргал через раз и уже пару часов смотрел в одну точку, в таком состоянии я обычно начинаю что-то лихорадочно писать, пока глюки не прошли, правда чувствую себя хреново, но на творчестве всегда сказывается благотворно. Какая хренотень, о чем я думаю, и думаю ли вообще, начинаю понимать как чувствует себя Windows 95.
- Камуи, Камуи, ты еще с нами? Не покидай меня, понял? – я очнулся и кивнул на эти слова, потом понял, что-то не так и решил ответить все же словами.
- Хитоми, не волнуйся… Я просто, - я вздохнул и подумал «была ни была», - Я встретил человека и хочу быть его стражем.
- Кем? – у Хитоми что-то выпало из рук, что-то долетело до пола и разбилось. По последовавшему мату я понял, что этим чем-то была чашка из фамильного сервиза.
Во мне взыграли садистские нотки, вместо сожалений о потере, на лице медленно, но верно расползалась лыба. Почему-то на душе стало теплеть. Не то что бы я злорадствовал, но отдаленный мат, топанье, сетование на всех родственников и рассуждение о витиеватых взаимоотношениях всего сервиза настолько умиляли, что я невольно заслушался и даже не заметил как Хитоми уже взял трубку и буркнул фразу, адресованную уже именно мне.
- Камуи, не удивлюсь если у меня когда-нибудь из-за тебя геморрой начнется, - я отключился от дальнейших его слов и картинно представил как бы я мог поспособствовать этому процессу… Нет, Гакт, выключить опошлитель, о чем он там говорит? – В тебя опять какой-то ребенок влюбился?
- Нет, - я сунул в зубы еще одну сигарету, хрен знает уже какую по счету, и зажег ее, - Я только буду его стражем, любовь не при чем, - я затянулся, выдохнул, глаза уже слезились, да ладно – Он придет на мой концерт и если он скажет, что я должен буду выступать в ошейнике, то я это сделаю. Я выполню все, что он скажет. Я подарю ему весь мир. Я целиком принадлежу ему…
Я выдохнул дым. На линии была тишина, мне даже показалось, что связь оборвалась, но тихий вздох рассеял мои догадки.
- Ты шутишь, да? – кажется Хитоми не на шутку обеспокоился.
- Нет.
- Ты пьяный?
- Нет, я только обкуренный.
- Ты под наркотой?
- Нет, я с этим завязал.
- Ты обтрахался до потери мозгов?
- Эй, у меня уже с месяц никого не было. Чист как монашка в страстную неделю.
- А он кто?
- Я его почти не знаю, ты тем более.
Тишина. Молчание. Мне даже показалось, что моя очередная затяжка прозвучала так, словно я курил с причмокиванием.
- Ты, бля, совсем идиот?! – если бы я не сидел, то упал бы, не понятно как я не оглох от такого крика, - Ты сам на себя ошейник одел и дал какому-то сопляку поводок? Гакт, у меня слов нет, - по голосу было слышно, что Хитоми действительно захлебывается словами, - Сделай как все, трахни и распрощайся. Ну, сделай в своем стиле, подари розы, трахни и распрощайся. Но, что за самобичевание? Это не твое, это не ты. Где мой любимый садист? Именно за это тебя же все и любят…
Именно за это? Да Хитоми… Именно за это меня все любили, а потом следовало мое отношение. Я смотрел на человека и видел его, я влюблялся в него и раскрывал себя. Я отдавал любимому всего себя, я жил ради него, я смотрел на него как на божество. Но кому я нужен был таким? Ведь, как ты и сказал, во мне все любили лишь садиста и эгоиста. Поэтому… измены, ругань, истерики, слезы, запои, и разрыв…
Может, что-то изменится если у меня будет другая судьба, если я сразу открою первому встречному свою душу. Пусть убьет, но потом он останется… и я перестану быть один.
Хитоми что-то говорил еще, но я не слышал его. Когда он это понял, то замолчал, а потом тихо, по-дружески сказал так.
- Просто, будь собой…
- Хорошо, - я бездумно провел пальцами по своим губам, - А собой это как?
- Если бы я знал ответ для тебя, или для себя… - Хитоми с горечью в голосе рассмеялся, - То жизнь была бы гораздо проще.
Дорогой Хитоми. Жизнь похожа на книгу. Книга похожа на коробку. У коробки шесть сторон, внутренности и оболочка. Как узнать что внутри? Как узнать что снаружи? Давным-давно в коробке жил прекрасный юноша и все его любили…
среда, 26 июля 2006
Gackt
Настоящая человеческая личность должна страдать. Да какой мудак это сказал?! Как меня уже достало страдать, как я уже устал от слез, от боли в груди и прочей этой дребедени. Я бросил трубку, так звякнув ею об аппарат, что чуть не разбил его. Мана, черт бы ее побрал. Как же она умеет выводить меня из себя и какими мелочами по сути. Страдания есть благо или как там точно была эта фраза в «Код Да Винчи»? А если просто хочется жить нормально? Я посмотрел на себя в зеркало и приподнял бровь. Пижамные штаны грозились вот-вот упасть, а рубашка была помятой будто ее вытащили из известного места. Мн-да… обычная нормальная жизнь. Мой великий вопрос – что есть нормальность?... Хреново как… Но не в этом суть! Я махнул рукой и отошел от зеркала нафиг, но штаны все же решил подтянуть повыше.
Не хочу… Я плюхнулся напротив Мияви в кресло и подпер кулаком щеку. Мяв оторвал взгляд от своих ботинок и взглянул на меня.
- Какого хрена? – была его одобряющая фраза.
- Мана… - вздохнул я и опустил голову, что-то рассказывать о нашем телефонном разговоре, о наших отношениях было бессмысленно. Мы просто разные и общение друг с другом у нас начинается и кончается дилеммой ежа.
- Сука – меланхолично подытожил Мияви и вернулся к своим ботинкам. Он купил какие-то новые фосфорицирующие шнурки и теперь ему нужно было перешнуровать свои берцы.
- Чего? – я как-то даже не понял, что он сказал, - Ты же ее даже не знаешь.
- Мияви всегда кивает Гакту, - не отрываясь от своей кропотливой работы, - Истеричка и сука… - спокойно так, скучающе, - Сука, не та дырка! – а то, что имело хоть какие-то эмоции, естественно относилось к шнуркам.
Я вздохнул и откинулся на спинку кресла, с Мявкой спорить было бесполезно. Пока докажешь ему, что Мана хороший человек, что просто у нее такая манера общения, что на самом деле она мне желает добра и я сам виноват, что не уделяю ей внимания и так далее и тому подобное… Вообщем, пока докажешь это Мияви, сам поверишь в это всей душой и пойдешь звонить Манабу и извиняться. А я пока не хочу, пока побуду немного униженным и оскорбленным…
Я улыбнулся и поудобнее устроился в мягком кресле, подобрав ноги и взяв горячую чашку чая. Да, балдеж. Я втянул изумительный аромат свежезаваренного чая и едва не простонал от удовольствия. Все-таки, настоящая человеческая личность должна страдать. Так уделим этому внимание.
Не хочу… Я плюхнулся напротив Мияви в кресло и подпер кулаком щеку. Мяв оторвал взгляд от своих ботинок и взглянул на меня.
- Какого хрена? – была его одобряющая фраза.
- Мана… - вздохнул я и опустил голову, что-то рассказывать о нашем телефонном разговоре, о наших отношениях было бессмысленно. Мы просто разные и общение друг с другом у нас начинается и кончается дилеммой ежа.
- Сука – меланхолично подытожил Мияви и вернулся к своим ботинкам. Он купил какие-то новые фосфорицирующие шнурки и теперь ему нужно было перешнуровать свои берцы.
- Чего? – я как-то даже не понял, что он сказал, - Ты же ее даже не знаешь.
- Мияви всегда кивает Гакту, - не отрываясь от своей кропотливой работы, - Истеричка и сука… - спокойно так, скучающе, - Сука, не та дырка! – а то, что имело хоть какие-то эмоции, естественно относилось к шнуркам.
Я вздохнул и откинулся на спинку кресла, с Мявкой спорить было бесполезно. Пока докажешь ему, что Мана хороший человек, что просто у нее такая манера общения, что на самом деле она мне желает добра и я сам виноват, что не уделяю ей внимания и так далее и тому подобное… Вообщем, пока докажешь это Мияви, сам поверишь в это всей душой и пойдешь звонить Манабу и извиняться. А я пока не хочу, пока побуду немного униженным и оскорбленным…
Я улыбнулся и поудобнее устроился в мягком кресле, подобрав ноги и взяв горячую чашку чая. Да, балдеж. Я втянул изумительный аромат свежезаваренного чая и едва не простонал от удовольствия. Все-таки, настоящая человеческая личность должна страдать. Так уделим этому внимание.
понедельник, 17 июля 2006
Gackt
Жарко. Какое жаркое лето. Не хочется никуда выходить, ни с кем разговаривать. Просто лежать овощем у кондиционера и ничего не делать. Но надо… Ох, ну зачем у меня есть такое слово как надо, оно мне никогда ничего хорошего не приносит. Надо… Все время что-то кому-то надо. Надо посмотреть «Пираты 2». Зачем? Просто надо, не хочется не знать. Надо купить для Мияви краску для волос, а то он сам этого никогда не сделает. Я уже не могу смотреть на него облезлого. Ленивого, несамостоятельного и облезлого. Надо сходить на студию, дойти до них я обещаю уже вторую неделю, от текстов скоро стол разломится. Чертово надо!
Я закрыл глаза и положил ладонь на лоб. Холодная. Я надавил сильнее. Провалиться бы под землю, в прохладу, в сырость. Я вдруг отчетливо почувствовал как я лежу под землей и вокруг чернота. По пальцам ползают склизкие черви, земляные, они обвивают мои пальцы, мои руки, несильно, но тягуче, поглощая куда-то все глубже.
Раздался звонок в дверь. Я открыл глаза, волосы и лицо были мокрыми от пота… Нехотя поднявшись, я подошел к двери и забрал почту. Чушь, чушь, не знаю от кого, потом прочитаю… Я шел обратно, по дороге выбрасывая письма. Потом подберу, не хочу о них думать и о порядке в доме тоже. Слишком… просто сейчас слишком... Не то, реклама, счета, счета, много счетов, Боже, эти письма никогда не кончатся. Я сел в кресло, положив ноги на один подлокотник, и оперся спиной о второй. Письма… кто может писать… А это что? Я отложил все остальные на журнальный столик и осторожно провел пальцами по слегка мятой бумаге… Хитоми…Откуда? Почему? Он разве знает мой адрес? Ах да, знает, я сам ему говорил. Но зачем он написал? Что он хочет сказать? Я закрыл глаза и вздохнул. Бред… Мрак, голова совсем не соображает. Наверное он просто благодарит за приглашение, за хорошо проведе-прове… Тьфу, мать налево, дожил, уже мозги заикаются. Короче, черт с ним. Я усмехнулся сам себе и как-то показательно письму. Да, Хитоми, хорошо потусили, надо тебе тоже написать ответку… Потом… как-нибудь. Я откинул голову и тряхнул волосами. Что за день… утро. Да, когда я проснулся, тогда утро началось. Умру… нет, мертвые не умирают. Я смотрел на потолок, тот был белый в какую-то малиновую крапинку, где-то потрескавшийся, пора ремонт делать… или линзы менять.
Я водил пальцами по конверту, бездумно так, потирая бумагу, пока на ней не образовалась крошка, грязная мокрая крошка. Потом очнулся… Так, что я делаю? По краю разорвав письмо, я достал его и начал читать: «Доброго тебе времени суток. И искренне надеюсь, что у тебя все хорошо. Мне хочется в это верить. Я люблю тебя как никого и никогда…» Ой, бля… Как-то мысли у меня сработали быстрее всего остального. Хитоми… Мой ангел… А как… Я же… Я положил письмо на грудь и сложил руки как при погребении. Он сказал это. Нет, я знал, но… я про многих знаю, про многих догадываюсь, многие намекают… А он сказал. Вот так просто, взял и сказал.
Я зажмурился, в руках было еще два листа его письма, которые я сжимал так, что они могли в любой момент порваться, я не мог их дочитать… Стало холодно, сердце бешено колотилось, а в голове… Звон, бешеный поток мыслей, настолько бешеный, что кажется, будто их нет, лишь обрывки: Что? Зачем? Как я? Что теперь? Как мне? Ответит? Делать? Надо?... Надо! К черту надо!!! Я вскочил с места и бросил письмо в кресло. Прочитаю потом, а сейчас надо быстрее собрать разбросанные письма, сбегать в студию, звякнуть Мияви и пригласить в кино, все же премьера «Пиратов», пропускать нельзя. Надо делать, думать буду потом. Надо делать, потому что…
Думать… страшно.
Я закрыл глаза и положил ладонь на лоб. Холодная. Я надавил сильнее. Провалиться бы под землю, в прохладу, в сырость. Я вдруг отчетливо почувствовал как я лежу под землей и вокруг чернота. По пальцам ползают склизкие черви, земляные, они обвивают мои пальцы, мои руки, несильно, но тягуче, поглощая куда-то все глубже.
Раздался звонок в дверь. Я открыл глаза, волосы и лицо были мокрыми от пота… Нехотя поднявшись, я подошел к двери и забрал почту. Чушь, чушь, не знаю от кого, потом прочитаю… Я шел обратно, по дороге выбрасывая письма. Потом подберу, не хочу о них думать и о порядке в доме тоже. Слишком… просто сейчас слишком... Не то, реклама, счета, счета, много счетов, Боже, эти письма никогда не кончатся. Я сел в кресло, положив ноги на один подлокотник, и оперся спиной о второй. Письма… кто может писать… А это что? Я отложил все остальные на журнальный столик и осторожно провел пальцами по слегка мятой бумаге… Хитоми…Откуда? Почему? Он разве знает мой адрес? Ах да, знает, я сам ему говорил. Но зачем он написал? Что он хочет сказать? Я закрыл глаза и вздохнул. Бред… Мрак, голова совсем не соображает. Наверное он просто благодарит за приглашение, за хорошо проведе-прове… Тьфу, мать налево, дожил, уже мозги заикаются. Короче, черт с ним. Я усмехнулся сам себе и как-то показательно письму. Да, Хитоми, хорошо потусили, надо тебе тоже написать ответку… Потом… как-нибудь. Я откинул голову и тряхнул волосами. Что за день… утро. Да, когда я проснулся, тогда утро началось. Умру… нет, мертвые не умирают. Я смотрел на потолок, тот был белый в какую-то малиновую крапинку, где-то потрескавшийся, пора ремонт делать… или линзы менять.
Я водил пальцами по конверту, бездумно так, потирая бумагу, пока на ней не образовалась крошка, грязная мокрая крошка. Потом очнулся… Так, что я делаю? По краю разорвав письмо, я достал его и начал читать: «Доброго тебе времени суток. И искренне надеюсь, что у тебя все хорошо. Мне хочется в это верить. Я люблю тебя как никого и никогда…» Ой, бля… Как-то мысли у меня сработали быстрее всего остального. Хитоми… Мой ангел… А как… Я же… Я положил письмо на грудь и сложил руки как при погребении. Он сказал это. Нет, я знал, но… я про многих знаю, про многих догадываюсь, многие намекают… А он сказал. Вот так просто, взял и сказал.
Я зажмурился, в руках было еще два листа его письма, которые я сжимал так, что они могли в любой момент порваться, я не мог их дочитать… Стало холодно, сердце бешено колотилось, а в голове… Звон, бешеный поток мыслей, настолько бешеный, что кажется, будто их нет, лишь обрывки: Что? Зачем? Как я? Что теперь? Как мне? Ответит? Делать? Надо?... Надо! К черту надо!!! Я вскочил с места и бросил письмо в кресло. Прочитаю потом, а сейчас надо быстрее собрать разбросанные письма, сбегать в студию, звякнуть Мияви и пригласить в кино, все же премьера «Пиратов», пропускать нельзя. Надо делать, думать буду потом. Надо делать, потому что…
Думать… страшно.
суббота, 25 марта 2006
Gackt
Я в общем я тут чуть вокалиста не лишился…
Просил рассказать. Гакт! Что, я не понимаю?
Да не беспокойся… бть… нормальное общественное место.
Ну что… бть… все такие нежные?
Ну, действительно, чуть он не сыграл в!.. Бть…
Репетиция… Сцена…
Лежит микрофон… Черный!.. Шнур длинный, как!..
Зал!.. Ну просто!..
И тут электрики суетятся… как…
Оборудование налаживают или электричество настраивают… его знает!
Провода таскают длинные… как…
И тут надо было петь как!.. Ну чтоб… Бть…
Я ору: «Махну рукой!.. Давай!..
Но только по взмаху… прошу…
Если запоешь без взмаха… У нас же концерт… Не надо! Не стоит… Мы ж провалимся!..»
Ну, он только собрался… А тут все готово… длинный шнур… Сцена эта… огромная… ну, как… голая, как… Ну точно…
Ни одной… вокруг… Ну, действительно, как!..
Я уже поднял руку, думаю: ну!.. Певец…
И тут кто-то как заорет: «Стоп!.. Прошу!.. Стоп… Умоляю!»
А Кё: «Кто крикнул «стоп»?!.. Из вас… Кто мне… Я сейчас каждую… Я сейчас из нее!..
Я ж голос настроил… У меня же заднего хода нет! Я же вокалист!.. Меня же несет!.. Чем я этот «стоп»?.. Какой ногой… Об какие усилители?.. Уволю!..»
А электрик ему: «Я, в общем, на вас! На вашего вокалиста!.. На вашу репетицию!.. На весь ваш концерт!.. С вашей сценой!
Ты ж смотри, на какой-то стоишь… вещи!»
Глядят все, аж!.. Стоит Кё в сантиметре от оголенного провода… А он искрится, никто ж не знает, они же специалисты… Тут Кё как прыгнет! И орет, как при!..
Если б не тот пацан, он б… Вспыхнул как спичка…
Я – Кё: «Что ты орешь? Ты молись!
Ты этого пацана, ты его должен поцеловать… в… Ты ему должен обнять…
Это ж был бы полный!..
Ты б свою Минако!..»
Вот такая приключилась…
Ну сейчас все участники каждую субботу собираются в кафе… А то б видел он меня, а я его… с бть… с… девушками…
Просил рассказать. Гакт! Что, я не понимаю?
Да не беспокойся… бть… нормальное общественное место.
Ну что… бть… все такие нежные?
Ну, действительно, чуть он не сыграл в!.. Бть…
Репетиция… Сцена…
Лежит микрофон… Черный!.. Шнур длинный, как!..
Зал!.. Ну просто!..
И тут электрики суетятся… как…
Оборудование налаживают или электричество настраивают… его знает!
Провода таскают длинные… как…
И тут надо было петь как!.. Ну чтоб… Бть…
Я ору: «Махну рукой!.. Давай!..
Но только по взмаху… прошу…
Если запоешь без взмаха… У нас же концерт… Не надо! Не стоит… Мы ж провалимся!..»
Ну, он только собрался… А тут все готово… длинный шнур… Сцена эта… огромная… ну, как… голая, как… Ну точно…
Ни одной… вокруг… Ну, действительно, как!..
Я уже поднял руку, думаю: ну!.. Певец…
И тут кто-то как заорет: «Стоп!.. Прошу!.. Стоп… Умоляю!»
А Кё: «Кто крикнул «стоп»?!.. Из вас… Кто мне… Я сейчас каждую… Я сейчас из нее!..
Я ж голос настроил… У меня же заднего хода нет! Я же вокалист!.. Меня же несет!.. Чем я этот «стоп»?.. Какой ногой… Об какие усилители?.. Уволю!..»
А электрик ему: «Я, в общем, на вас! На вашего вокалиста!.. На вашу репетицию!.. На весь ваш концерт!.. С вашей сценой!
Ты ж смотри, на какой-то стоишь… вещи!»
Глядят все, аж!.. Стоит Кё в сантиметре от оголенного провода… А он искрится, никто ж не знает, они же специалисты… Тут Кё как прыгнет! И орет, как при!..
Если б не тот пацан, он б… Вспыхнул как спичка…
Я – Кё: «Что ты орешь? Ты молись!
Ты этого пацана, ты его должен поцеловать… в… Ты ему должен обнять…
Это ж был бы полный!..
Ты б свою Минако!..»
Вот такая приключилась…
Ну сейчас все участники каждую субботу собираются в кафе… А то б видел он меня, а я его… с бть… с… девушками…
пятница, 17 марта 2006
Gackt
9:30. Какая рань. И что мне не спится в столь ранний час? Я повалялся в кровати, которая стояла спинкой к окну, что избавляло от «прекрасных» побуждений под названием лучик солнца в левый глаз, и решил все же встать на ноги. 9:30, 9:30… Что можно делать в 9:30? Что можно захотеть делать в это время? Никуда не сходишь, ни с кем не поговоришь. Я подтянул штаны своей шелковой пижамы и встал у зеркала, размышляя над великим вопросом «как быть?» или что-то в роде этого. Отчего-то зеркало не радовало – заспанная физиономия; волосы дыбом; чертовы шелковые штаны, которые плохо держались на талии; пол; шкаф; тумбочка с мусором… Я скептично смотрел на нее, она на меня, зеркало было посредником, который стоял с посвистывающим отрешенным видом. Оставались лишь двое, я и она – тумбочка с косметикой, порядок в которой не наводился уже года два.
Я пробездельничал десять минут, дальше победила тумбочка, и я решил перейти в наступление. Ну все, хана тебе. С этими мыслями я вытащил ящик и поставил его на пол, принес с кухни ведро, поставил рядом и начал сортировать. Первое дело – косметичка. Эээээ… Я достал подарочную сумку, подойдет. Теперь всю косметику сюда свалить. Я охапками смахивал туда карандаши, помады и тени, попутно выкидывая то, что не нравилось или надоело. Теперь игрушки. Что они вообще тут делают? От фигня какая: очки, игрушки для кошек и собак, поздравительные ленточки. Я нехотя встал и начал разносить все по другим ящикам, напоминало какую-то игру… про мух и котлеты. Браслеты, кольца, подвески, какие-то шарики на удачу и куча мусора состоящего из бусинок и отломанных звеньев цепочки. Я нещадно все выбрасывал и делал это быстро и почти со злостью, потому что я всю жизнь собираю чеки, квитанции, откладываю бусинки, складываю обломки украшений для всякого «а вдруг пригодится». Из-за этого у меня возникает хлама как… как пыли. Нет, сегодня все выкинуть. Разобрать и выкинуть!
Я поморщился, прошло уже три часа. Черт, засел. Дурацкий бездонный ящик, когда ж он закончится. И откуда у меня только набралось столько мусора. Какая-то оранжевая коробка стоит в самом углу ящика. Я взял ее и посмотрел, ничего особенного. Странно, я совсем не помню что это. Я открыл и высыпал на пол содержимое. Потертая цепочка, некогда была позолоченной, а теперь уже стала просто старой и черной. Я улыбнулся. Помню, как Кози подарил мне ее вместе с кулончиком «лучшие друзья». Он тогда очень любил такие вещицы и постоянно покупал для нас двоих сердечки, делящиеся на пополам или ключик с сердечком. А однажды мы с ним придумали свой праздник – день лучших друзей, 15 ноября. Мы тогда купили себе одинаковые кулоны с кошачьим глазом. Эх, давно это было…
Я бережно сложил все эти вещицы обратно и наткнулся взглядом на маленькую подвеску – синий камушек на леске. Подарок Хиде. Это был его оберег. Он рассказывал мне как нашел его в коробке каши когда ему было пять лет. Я, конечно, не верил, но какая разница. Я помню, как у него дрожали руки от волнения когда он одевал мне его на шею, как не мог попасть что бы застегнуть застежку. Я помню, как он плакал, когда обнимал меня. Я слышал его сердечко и его тепло. С ним всегда было очень горячо.
Я положил ее туда же и взял в руки разорванный серебряный браслет, что подарил мне когда-то Сугизо. Я долго носил его, носил даже после нашего расставания. Он рвался уже раньше, но тогда я отнес его к ювелиру и починил, а когда он порвался еще раз, то просто положил в ящик. Когда-то этот браслет пришел мне по почте, то ли на новый год, то ли на день рождения, не помню. Помню лишь, что с ним было длинное письмо, в котором он говорил что ждет меня, что безумно любит. Я верил в его любовь, всегда верил. Даже когда мы ругались, что было постоянно, даже когда дрались. Он был как кукла «люби меня, люби» и я любил… Любил.
Положив на место и браслет, я долго смотрел на запечатанную пачку презервативов «Магнум» - подарок от Маны. И думал, да нет, ничего я не думал, просто всплывали лицо Сатоу когда он смущался, сердился, или улыбался, когда я смешил его перед камерой, показывая зык. Помню, как он отбивался от щекоток, нежно обнимал меня и утыкался носиком в мою шею. В такие моменты я боялся дышать. Он был очень нежным и очень жестким одновременно. Но это было чудесно.
Я убрал все на место и пропылесосил. Я все думал, почему так? Почему я ушел по-английски? Почему до сих пор дрожит голос, когда я говорю с ними? Просто потому, что люблю каждого их них, люблю их в своих воспоминаниях и хотел бы вернуть… Вернуть то время когда я был так счастлив с ними…
Несколько бусинок звякнули по трубе и замолкли.
Я пробездельничал десять минут, дальше победила тумбочка, и я решил перейти в наступление. Ну все, хана тебе. С этими мыслями я вытащил ящик и поставил его на пол, принес с кухни ведро, поставил рядом и начал сортировать. Первое дело – косметичка. Эээээ… Я достал подарочную сумку, подойдет. Теперь всю косметику сюда свалить. Я охапками смахивал туда карандаши, помады и тени, попутно выкидывая то, что не нравилось или надоело. Теперь игрушки. Что они вообще тут делают? От фигня какая: очки, игрушки для кошек и собак, поздравительные ленточки. Я нехотя встал и начал разносить все по другим ящикам, напоминало какую-то игру… про мух и котлеты. Браслеты, кольца, подвески, какие-то шарики на удачу и куча мусора состоящего из бусинок и отломанных звеньев цепочки. Я нещадно все выбрасывал и делал это быстро и почти со злостью, потому что я всю жизнь собираю чеки, квитанции, откладываю бусинки, складываю обломки украшений для всякого «а вдруг пригодится». Из-за этого у меня возникает хлама как… как пыли. Нет, сегодня все выкинуть. Разобрать и выкинуть!
Я поморщился, прошло уже три часа. Черт, засел. Дурацкий бездонный ящик, когда ж он закончится. И откуда у меня только набралось столько мусора. Какая-то оранжевая коробка стоит в самом углу ящика. Я взял ее и посмотрел, ничего особенного. Странно, я совсем не помню что это. Я открыл и высыпал на пол содержимое. Потертая цепочка, некогда была позолоченной, а теперь уже стала просто старой и черной. Я улыбнулся. Помню, как Кози подарил мне ее вместе с кулончиком «лучшие друзья». Он тогда очень любил такие вещицы и постоянно покупал для нас двоих сердечки, делящиеся на пополам или ключик с сердечком. А однажды мы с ним придумали свой праздник – день лучших друзей, 15 ноября. Мы тогда купили себе одинаковые кулоны с кошачьим глазом. Эх, давно это было…
Я бережно сложил все эти вещицы обратно и наткнулся взглядом на маленькую подвеску – синий камушек на леске. Подарок Хиде. Это был его оберег. Он рассказывал мне как нашел его в коробке каши когда ему было пять лет. Я, конечно, не верил, но какая разница. Я помню, как у него дрожали руки от волнения когда он одевал мне его на шею, как не мог попасть что бы застегнуть застежку. Я помню, как он плакал, когда обнимал меня. Я слышал его сердечко и его тепло. С ним всегда было очень горячо.
Я положил ее туда же и взял в руки разорванный серебряный браслет, что подарил мне когда-то Сугизо. Я долго носил его, носил даже после нашего расставания. Он рвался уже раньше, но тогда я отнес его к ювелиру и починил, а когда он порвался еще раз, то просто положил в ящик. Когда-то этот браслет пришел мне по почте, то ли на новый год, то ли на день рождения, не помню. Помню лишь, что с ним было длинное письмо, в котором он говорил что ждет меня, что безумно любит. Я верил в его любовь, всегда верил. Даже когда мы ругались, что было постоянно, даже когда дрались. Он был как кукла «люби меня, люби» и я любил… Любил.
Положив на место и браслет, я долго смотрел на запечатанную пачку презервативов «Магнум» - подарок от Маны. И думал, да нет, ничего я не думал, просто всплывали лицо Сатоу когда он смущался, сердился, или улыбался, когда я смешил его перед камерой, показывая зык. Помню, как он отбивался от щекоток, нежно обнимал меня и утыкался носиком в мою шею. В такие моменты я боялся дышать. Он был очень нежным и очень жестким одновременно. Но это было чудесно.
Я убрал все на место и пропылесосил. Я все думал, почему так? Почему я ушел по-английски? Почему до сих пор дрожит голос, когда я говорю с ними? Просто потому, что люблю каждого их них, люблю их в своих воспоминаниях и хотел бы вернуть… Вернуть то время когда я был так счастлив с ними…
Несколько бусинок звякнули по трубе и замолкли.
пятница, 10 марта 2006
Gackt
Тошнит... Нет, не нервы, не съел гадость в ресторане, не от усталости или омерзения. Просто тошнит... Я подошел к окну, посмотрел на улицу и усмехнулся. Весна, мать ее. Да, как говорит Лелио: Кончилась сраная зима и началось сраное лето. Он прав, началось. Лужи, зелень, запах, этот ужасный запах солнца, жизни, улыбок, людей. Может именно от него меня тошнит? От жизни? Я сделал глоток отвратительного зеленого чая и поморщился, какая дрянь. Какая гадость эта ваша заливная... так, это не о том. Я поставил чашку на подоконник, она жалобно звякнула и эта светло-зеленая жидкость всколыхнулась как тина в болоте, распуская круги вокруг себя, завораживающие и привлекающие своей монотонностью... Тошнит. От чая в том числе.
Я посмотрел на людей на улице. В легких одеждах, со счастливыми улыбками бегут куда-то. Улыбки, открывающие белые и небелые зубы, улыбки, обрамленные красными, розовыми, бежевыми губами, улыбки, как на свидание. Вот они мы, счастливые веселые, с ямочками на щеках и блескам солнышка в глазах. Улица солнечных улыбок среди грязных луж. Я почувствовал, как липкие пальцы сжимают мое горло. Зажмурился и закрыл рот ладонью. Холодные пальцы, горячие губы...
Скорее бы все кончилось. Я отошел от окна и оглядел комнату, она словно застыла - все по своим местам, ничего не колыхнется, все белое и мертвое. Я усмехнулся. Хорошо. Уютно. Можно жить... существовать. Нет, жить, что я принижаю. Оставив мерзкий чай на подоконнике, я сделал шаг к кухне и вспомнил, что кофе так и не купил.
- Фак! – фыркнул я и сделал шаг в другую сторону. Не по отношению ни к чему, просто в другую, а потом в еще одну другую от предыдущих двух.
В голове шум как у испорченного телевизора. Мысли ни одной, заблудились во всяких работа, работа, физические упражнения, работа...
Позвонить. Шаг к телефону. Некому. Шаг от телефона. Схожу в гости. Шаг к двери. Не к кому. Шаг от двери. Тогда в кафе, наконец, возьму эту отраву – эспрессо. Да нахрен ее! Я сел на полу там где стоял, то есть где-то посередине между белым диваном, белым креслом и кучкой пыльных свечей. Зима... чертова зима! Я обнял себя за колени и ткнулся в них лбом. Пусто, холодно, хреново. Два из трех первых пришедших на ум слов на «х». Хочу весну... Хочу.
Меня трясло, я не плакал, но очень хотелось, горло все еще сжимала эта проклятая рука. Отпусти, отпусти меня! Я попытался вздохнуть, но было больно. И так я сидел посреди большой снежной комнаты и думал, как было бы хорошо все же что бы меня стошнило, наконец, от всего этого мрака.
- НЯ! – смс испугала меня так, что я схватился за сердце.
- Бля... – выдохнул я, едва приходя в чувства, и прочел короткое сообщение: «На улице здорово, выходи гулять! :)»
Я улыбнулся. Таких слов я со школы не слышал. Да и там, кажется, ничего подобного не было. Ангел, мой ангел...
Я поднялся с места и пошел одеваться. Куда, зачем, я даже не думал об этом, главное было другое - придумать что одеть. Что-то легкое, что бы не жарко было. Еще нужно купить чай, сшить новые штаны, покрасить волосы, сходить к массажисту, перебрать гардероб и выбросить старые вещи. Черт возьми, дел невпроворот! Весна же...
Я посмотрел на людей на улице. В легких одеждах, со счастливыми улыбками бегут куда-то. Улыбки, открывающие белые и небелые зубы, улыбки, обрамленные красными, розовыми, бежевыми губами, улыбки, как на свидание. Вот они мы, счастливые веселые, с ямочками на щеках и блескам солнышка в глазах. Улица солнечных улыбок среди грязных луж. Я почувствовал, как липкие пальцы сжимают мое горло. Зажмурился и закрыл рот ладонью. Холодные пальцы, горячие губы...
Скорее бы все кончилось. Я отошел от окна и оглядел комнату, она словно застыла - все по своим местам, ничего не колыхнется, все белое и мертвое. Я усмехнулся. Хорошо. Уютно. Можно жить... существовать. Нет, жить, что я принижаю. Оставив мерзкий чай на подоконнике, я сделал шаг к кухне и вспомнил, что кофе так и не купил.
- Фак! – фыркнул я и сделал шаг в другую сторону. Не по отношению ни к чему, просто в другую, а потом в еще одну другую от предыдущих двух.
В голове шум как у испорченного телевизора. Мысли ни одной, заблудились во всяких работа, работа, физические упражнения, работа...
Позвонить. Шаг к телефону. Некому. Шаг от телефона. Схожу в гости. Шаг к двери. Не к кому. Шаг от двери. Тогда в кафе, наконец, возьму эту отраву – эспрессо. Да нахрен ее! Я сел на полу там где стоял, то есть где-то посередине между белым диваном, белым креслом и кучкой пыльных свечей. Зима... чертова зима! Я обнял себя за колени и ткнулся в них лбом. Пусто, холодно, хреново. Два из трех первых пришедших на ум слов на «х». Хочу весну... Хочу.
Меня трясло, я не плакал, но очень хотелось, горло все еще сжимала эта проклятая рука. Отпусти, отпусти меня! Я попытался вздохнуть, но было больно. И так я сидел посреди большой снежной комнаты и думал, как было бы хорошо все же что бы меня стошнило, наконец, от всего этого мрака.
- НЯ! – смс испугала меня так, что я схватился за сердце.
- Бля... – выдохнул я, едва приходя в чувства, и прочел короткое сообщение: «На улице здорово, выходи гулять! :)»
Я улыбнулся. Таких слов я со школы не слышал. Да и там, кажется, ничего подобного не было. Ангел, мой ангел...
Я поднялся с места и пошел одеваться. Куда, зачем, я даже не думал об этом, главное было другое - придумать что одеть. Что-то легкое, что бы не жарко было. Еще нужно купить чай, сшить новые штаны, покрасить волосы, сходить к массажисту, перебрать гардероб и выбросить старые вещи. Черт возьми, дел невпроворот! Весна же...
вторник, 17 января 2006
Gackt
Я смотрел на себя в зеркало в примерочной, и мне хотелось смеяться и плакать одновременно. Белый костюм от D&G, сорочка с оборочками и лакированные туфли от Версаче… Как же глупо и нелепо я выгляжу. Ширинка висит, стремясь опуститься к коленям, а подтяни повыше - пояс стоит, вплоть впихивай еще половину меня. Пиджак широк в плечах, сорочка напоминает бабушкин пеньюар, а обувь – волшебные туфельки из сказки, где надо щелкать каблуками. Это был восьмой строгий костюм. Я потер лоб холодными пальцами и выдохнул.
Мой день… Сходи в дизайнерский магазин Дольче, в торговый центр Орни, к дизайнеру Ёрои, к какому-то Садзебуро и… уходи, красавчик, у нас ничего нет для тебя… Ну не умею я это. А те кто умеют, что они умеют?
Я снял костюм, натянул джинсы и толстовку, завязал кроссовки и закрыл глаза темными очками.
- Спасибо, - я вышел из примерочной и отдал костюм. По дороге к выходу я считал клеточки на кафеле. Много маленьких и ничем не примечательных. Не принц я маленького королевства, у меня нет ста наложниц, я не люблю улыбаться и я не знаю чем занять себя до конца дня. Что бы из меня могло выйти уже в моем возрасте, что я уже упустил? Муж, отец и член большой дружной семьи, которая собирается на рождество и поет песни. Я бы мог водить детей в парк развлечений, я бы покупал жене дорогие украшения и ей бы шли все возможные туалеты. Я бы мог стать писателем, я бы мог быть юристом. Я бы улыбался на праздниках и носил бы смешные рожки. Я бы разводил лошадей, я бы рисовал картины, я бы придумывал рекламу. Мне нужно было стать моделью, но я не люблю одежду.
Пройдя через несколько улиц, я остановился перед светофором, сзади встали двое юношей, слева девушка с ранцем, справа молодая мама с ребенком. От кого-то пахло зеленым чаем. Я чуть улыбнулся. Они знали кто они? Они хотели кем-то стать? Какая глупость. Я усмехнулся себе. Ну прямо последний класс школы, все спрашивают друг друга куда кто пойдет учиться, кем они хотят стать когда вырастут. Нет, нельзя сердить Бога, я и так многого достиг, но получил ли я при этом то, что на самом деле хотел? Да и что же я хотел?
- Камуи!? – я встряхнул головой и обернулся на голос. На другой стороне дороги стоял Йошики и махал мне рукой. Оказалось уже давно ушли и мама, и ребята, и девушка, а я вот уже второй раз пропускаю свой зеленый.
Йошики подошел ко мне и, обняв за плечи, развернул в другую сторону. Теперь все пошло обратно, хотя мне было все равно, я не очень-то заметил, что было в одну сторону, теперь хотя бы рассмотрю в другую. Он что-то говорил, я не слышал. Или не слушал. Какой бред. Трезвость ума явно улетела от меня как только я вышел из магазина, поцеловала глазки, помахала на прощание и исчезла за светофором, зная куда ей нужно идти и кто ее ждет.
- Йош, а что ты скажешь, если я скажу, что влюблен в тебя? – я поднял на него взгляд, он запнулся и похлопал глазами. Потом посмотрел на меня, вперед, открыл рот, желая что-то сказать. Так прошли две минуты. Я не засекал, но примерно две. Плюс, минус.
- Я не знаю, - тихо сказал он, - Я подумаю…
Мы разошлись с ним за следующим же поворотом. Ему срочно понадобилось домой, а я подумал, а что если бы он что-нибудь ответил?… Что тогда? Что бы сказал ему я и что бы было дальше? А могло бы что-то быть? Видимо, да. Зачем я это сказал?... Ну не умею я это…
Мой день… Сходи в дизайнерский магазин Дольче, в торговый центр Орни, к дизайнеру Ёрои, к какому-то Садзебуро и… уходи, красавчик, у нас ничего нет для тебя… Ну не умею я это. А те кто умеют, что они умеют?
Я снял костюм, натянул джинсы и толстовку, завязал кроссовки и закрыл глаза темными очками.
- Спасибо, - я вышел из примерочной и отдал костюм. По дороге к выходу я считал клеточки на кафеле. Много маленьких и ничем не примечательных. Не принц я маленького королевства, у меня нет ста наложниц, я не люблю улыбаться и я не знаю чем занять себя до конца дня. Что бы из меня могло выйти уже в моем возрасте, что я уже упустил? Муж, отец и член большой дружной семьи, которая собирается на рождество и поет песни. Я бы мог водить детей в парк развлечений, я бы покупал жене дорогие украшения и ей бы шли все возможные туалеты. Я бы мог стать писателем, я бы мог быть юристом. Я бы улыбался на праздниках и носил бы смешные рожки. Я бы разводил лошадей, я бы рисовал картины, я бы придумывал рекламу. Мне нужно было стать моделью, но я не люблю одежду.
Пройдя через несколько улиц, я остановился перед светофором, сзади встали двое юношей, слева девушка с ранцем, справа молодая мама с ребенком. От кого-то пахло зеленым чаем. Я чуть улыбнулся. Они знали кто они? Они хотели кем-то стать? Какая глупость. Я усмехнулся себе. Ну прямо последний класс школы, все спрашивают друг друга куда кто пойдет учиться, кем они хотят стать когда вырастут. Нет, нельзя сердить Бога, я и так многого достиг, но получил ли я при этом то, что на самом деле хотел? Да и что же я хотел?
- Камуи!? – я встряхнул головой и обернулся на голос. На другой стороне дороги стоял Йошики и махал мне рукой. Оказалось уже давно ушли и мама, и ребята, и девушка, а я вот уже второй раз пропускаю свой зеленый.
Йошики подошел ко мне и, обняв за плечи, развернул в другую сторону. Теперь все пошло обратно, хотя мне было все равно, я не очень-то заметил, что было в одну сторону, теперь хотя бы рассмотрю в другую. Он что-то говорил, я не слышал. Или не слушал. Какой бред. Трезвость ума явно улетела от меня как только я вышел из магазина, поцеловала глазки, помахала на прощание и исчезла за светофором, зная куда ей нужно идти и кто ее ждет.
- Йош, а что ты скажешь, если я скажу, что влюблен в тебя? – я поднял на него взгляд, он запнулся и похлопал глазами. Потом посмотрел на меня, вперед, открыл рот, желая что-то сказать. Так прошли две минуты. Я не засекал, но примерно две. Плюс, минус.
- Я не знаю, - тихо сказал он, - Я подумаю…
Мы разошлись с ним за следующим же поворотом. Ему срочно понадобилось домой, а я подумал, а что если бы он что-нибудь ответил?… Что тогда? Что бы сказал ему я и что бы было дальше? А могло бы что-то быть? Видимо, да. Зачем я это сказал?... Ну не умею я это…
пятница, 09 декабря 2005
Gackt
Я пришел домой под утро. Было еще темно и на улице до сих пор горели фонари. Ненавижу раннее утро. Кажется, я повторяюсь. Но что поделать, я повторяюсь всю дорогу от студии до дома. Глупая была идея пройтись пешком. И идти далеко и время скучное. Ни души на улице, серость утра, даже рассвет еще спит. Был бы хоть какой-никакой, но лучик солнца. Я тихо закрыл за собой дверь и включил свет. Лежавшая на диване кошка заспанно посмотрела на меня, приподняв помятую мордашку.
- Привет, Мей, - она мурлыкнула в ответ и опять легла.
Я бросил рюкзак, раздеваясь по дороге и зашел на кухню, глотнуть водички. На столе стоял давно остывший ужин. На лице у меня поплыла улыбка, она побродила немного и ушла. Приготовил ведь, для меня. Интересно, где он сейчас? Я поднялся в спальню и присел на край кровати. Мана мирно посапывал, накрывшись одеялом и свернувшись комочком как маленький котенок. Мой котенок, я вернулся. Вернулась та же самая глупая улыбка, должно быть на кухне она покинула меня что бы подняться по лестнице сюда и ждала здесь, расхаживая по темным уголкам спальни, наслаждаясь спящей красавицей.
Я наклонился и легонько коснулся его губ. По утрам его губы совершенно необыкновенные. Они как первый порыв ветра, как только распускающийся бутон, как молодая роса. Днем уже все иначе, все меняется, просыпается. Но утром, эти незабываемые и ни с чем не сравнимые секунды, еще до того как он откроет глаза, это мое краденное наслаждение.
- Ммм? – он улыбнулся, - ты вернулся? Где был? – сказал он сонно и до пофигизма спокойно, повернувшись на другой бок.
- С любовницей в отеле? – усмехнулся я, решив хоть чуть-чуть заставить поревновать.
- Мило… И как она?
- Что значит мило?! – я аж подпрыгнул на месте. Нет, почему ему безразлично где я и с кем я? Это что за высшая степень начхательства на ближнего? Я вскочил, встав в позу «кого не загрызу, того зарежу». Нет, ну слов нет, неслыханная наглость. Я, конечно, работал, но мог бы он хоть для приличия поревновать, - Ты меня совсем не ревнуешь?
- Нет, а ты меня? – он приоткрыл один глаз и посмотрел на меня.
Ну, я конечно тоже не ревновал, я просто никогда не мог представить что Мана может изменить мне, бред, абсурд, нонсенс… Ой, чую жопой, когда-нибудь мне будет «приятный» сюрприз, что б не был столь самоуверен… Но это потом, а сейчас не мог я ударить в грязь лицом.
- Конечно, ревную! Еще как!
- Ну и ревнуй, раз не доверяешь, - фыркнул он и ушел в ванную.
Обожаю! Просто обожаю когда он так делает. Все бросает и уходит. А поговорить?! Махнув рукой, я спустился вниз.
Ура, кофе, родной кофе, черный, крепкий, без сахара… Ммм… как приятен его вкус. Проснулся Белл и подошел ко мне, лениво так помахивая хвостом. Я вздохнул и присел рядом, поглаживая его по шерстке и постепенно успокаиваясь. Ладно, ну не ревнует… Как там учил меня Лелио? Искать положительное… Положительное… Тьфу, одно наложительное представляется. О, вот, нашел! Доверяет. Не ревнует, значит доверяет… Но хоть немножко бы…
- Разбросал опять всю одежду по дому, поросенок, - да, это Мана по лестнице спустился.
Все уговоры самого себя пошли к черту. Я вскочил на ноги и крепко стиснул зубы что бы не приложить ненаглядному словцо покрепче моего горького кофе. Нет, промолчу. Я спокоен, спокоен как танк на малой скорости. Вдох… выдох… вдох… выдох… Звонок в дверь… Выдох, выдох я сказал, не закипать.
Мана открыл дверь и в дом зашел Лелио. Здрасти… Я сел за стол на кухне, что бы меня не было видно… Все-таки выдох. Какая глупость, с чего вообще все началось? Я, наконец, успокоился и усмехнулся сам себе. Какой я дурак, все же нормально и нечего так заводиться. Ревность фигня, что о ней думать. Когда ее нет даже лучше. Намного лучше. Никакой нервотрепке, все спокойно. Я допил кофе и нашел блуждающую улыбку, правда теперь она была несколько иной, уже дневная, утро кончилось. Я вышел из кухни, уже намереваясь сказать какую-нибудь шутку и тут увидел Ману в объятьях Лелио.
Я замер на месте, дыхание перехватило, и я почувствовал как начинаю закипать. Нет, будь цивилизованным. Развернувшись на 180 градусов я быстрым шагом вернулся на кухню и налил себе большую чашку горького кофе, выпил, обжегся, все равно выпил, плюнул и сел обратно за стол. Ощущение было самое наиотвратнейшее, хотелось обязательно кому-нибудь набить рожу, ну вот просто жаждалось. Вот и ревность, давно не виделись. Кто заказывал?
Да я… да их… Слов не было, даже мыслей не осталось они слюни… Быстро, вдох, выдох, вдох, выдох… А, к чертовой матери. Дамы и господа, единственная и неповторимая инсценировка Отелло прирезает Дездемону с любовником. В главной роли Гакт и трупы.
Я вскочил из-за стола, но тут в кухню вошел Лелио. От такой наглости я даже опешил.
- Ты чего, чудик, опять Ману обидел? – он подошел и сел рядом со мной, закурив.
Я медленно сел обратно с тихим рыком глядя на него.
- Ты чего устроил? Знаешь же, что с Маной нельзя так поступать. Он нежный человек, а ты… болван ты, - он постучал по моему лбу и я был готов поклясться, что слышал металлический протяжный звон. Это меня как-то вмиг остудило.
Что я теперь делаю? Муа-ха-ха… Ревную к Лелио. Уж к кому к кому, а Лелио. Мой дорогой и самый близкий друг, наш с Маной семейный психолог, человек которому я безгранично доверяю… Чует моя жопа, что и тут меня когда-нибудь наколят и будет очень, очень больно от этого… Но пока я просто страдаю дурью с этой тупой ревностью.
- Камуи, ревнуешь?
- Ревную.
- К кому?
- К тебе.
- Бред.
- Знаю.
Я вздохнул, он обнял меня за плечи, так же как обнимал Ману. Так мило и тепло… Что-то заиграло во мне и я, подняв голову, легко коснулся его губ. Он не отстранился, но и не ответил. Странное ощущение, словно «да» и сразу «нет»…
- А вот это перебор.
- Я переступил черту?
- Ты балансируешь на грани.
- Извини.
- Извиняться будешь перед Маной, когда он зайдет, а сейчас иди к нему…
Я поднялся словно ватный, с пустотой внутри и одновременной наполненностью. Какое-то странное чувство появилось внутри… Что это? Откуда оно? Я подошел к Мане и обнял его, а он в ответ приник ко мне. Мы стояли так некоторое время, ни один не пошевелился, не проронил ни звука, а когда я поднял взгляд, то увидел Лелио, он стоял в дверях с чашкой горячего черного кофе, а на губах его играла горькая вечерняя улыбка.
- Привет, Мей, - она мурлыкнула в ответ и опять легла.
Я бросил рюкзак, раздеваясь по дороге и зашел на кухню, глотнуть водички. На столе стоял давно остывший ужин. На лице у меня поплыла улыбка, она побродила немного и ушла. Приготовил ведь, для меня. Интересно, где он сейчас? Я поднялся в спальню и присел на край кровати. Мана мирно посапывал, накрывшись одеялом и свернувшись комочком как маленький котенок. Мой котенок, я вернулся. Вернулась та же самая глупая улыбка, должно быть на кухне она покинула меня что бы подняться по лестнице сюда и ждала здесь, расхаживая по темным уголкам спальни, наслаждаясь спящей красавицей.
Я наклонился и легонько коснулся его губ. По утрам его губы совершенно необыкновенные. Они как первый порыв ветра, как только распускающийся бутон, как молодая роса. Днем уже все иначе, все меняется, просыпается. Но утром, эти незабываемые и ни с чем не сравнимые секунды, еще до того как он откроет глаза, это мое краденное наслаждение.
- Ммм? – он улыбнулся, - ты вернулся? Где был? – сказал он сонно и до пофигизма спокойно, повернувшись на другой бок.
- С любовницей в отеле? – усмехнулся я, решив хоть чуть-чуть заставить поревновать.
- Мило… И как она?
- Что значит мило?! – я аж подпрыгнул на месте. Нет, почему ему безразлично где я и с кем я? Это что за высшая степень начхательства на ближнего? Я вскочил, встав в позу «кого не загрызу, того зарежу». Нет, ну слов нет, неслыханная наглость. Я, конечно, работал, но мог бы он хоть для приличия поревновать, - Ты меня совсем не ревнуешь?
- Нет, а ты меня? – он приоткрыл один глаз и посмотрел на меня.
Ну, я конечно тоже не ревновал, я просто никогда не мог представить что Мана может изменить мне, бред, абсурд, нонсенс… Ой, чую жопой, когда-нибудь мне будет «приятный» сюрприз, что б не был столь самоуверен… Но это потом, а сейчас не мог я ударить в грязь лицом.
- Конечно, ревную! Еще как!
- Ну и ревнуй, раз не доверяешь, - фыркнул он и ушел в ванную.
Обожаю! Просто обожаю когда он так делает. Все бросает и уходит. А поговорить?! Махнув рукой, я спустился вниз.
Ура, кофе, родной кофе, черный, крепкий, без сахара… Ммм… как приятен его вкус. Проснулся Белл и подошел ко мне, лениво так помахивая хвостом. Я вздохнул и присел рядом, поглаживая его по шерстке и постепенно успокаиваясь. Ладно, ну не ревнует… Как там учил меня Лелио? Искать положительное… Положительное… Тьфу, одно наложительное представляется. О, вот, нашел! Доверяет. Не ревнует, значит доверяет… Но хоть немножко бы…
- Разбросал опять всю одежду по дому, поросенок, - да, это Мана по лестнице спустился.
Все уговоры самого себя пошли к черту. Я вскочил на ноги и крепко стиснул зубы что бы не приложить ненаглядному словцо покрепче моего горького кофе. Нет, промолчу. Я спокоен, спокоен как танк на малой скорости. Вдох… выдох… вдох… выдох… Звонок в дверь… Выдох, выдох я сказал, не закипать.
Мана открыл дверь и в дом зашел Лелио. Здрасти… Я сел за стол на кухне, что бы меня не было видно… Все-таки выдох. Какая глупость, с чего вообще все началось? Я, наконец, успокоился и усмехнулся сам себе. Какой я дурак, все же нормально и нечего так заводиться. Ревность фигня, что о ней думать. Когда ее нет даже лучше. Намного лучше. Никакой нервотрепке, все спокойно. Я допил кофе и нашел блуждающую улыбку, правда теперь она была несколько иной, уже дневная, утро кончилось. Я вышел из кухни, уже намереваясь сказать какую-нибудь шутку и тут увидел Ману в объятьях Лелио.
Я замер на месте, дыхание перехватило, и я почувствовал как начинаю закипать. Нет, будь цивилизованным. Развернувшись на 180 градусов я быстрым шагом вернулся на кухню и налил себе большую чашку горького кофе, выпил, обжегся, все равно выпил, плюнул и сел обратно за стол. Ощущение было самое наиотвратнейшее, хотелось обязательно кому-нибудь набить рожу, ну вот просто жаждалось. Вот и ревность, давно не виделись. Кто заказывал?
Да я… да их… Слов не было, даже мыслей не осталось они слюни… Быстро, вдох, выдох, вдох, выдох… А, к чертовой матери. Дамы и господа, единственная и неповторимая инсценировка Отелло прирезает Дездемону с любовником. В главной роли Гакт и трупы.
Я вскочил из-за стола, но тут в кухню вошел Лелио. От такой наглости я даже опешил.
- Ты чего, чудик, опять Ману обидел? – он подошел и сел рядом со мной, закурив.
Я медленно сел обратно с тихим рыком глядя на него.
- Ты чего устроил? Знаешь же, что с Маной нельзя так поступать. Он нежный человек, а ты… болван ты, - он постучал по моему лбу и я был готов поклясться, что слышал металлический протяжный звон. Это меня как-то вмиг остудило.
Что я теперь делаю? Муа-ха-ха… Ревную к Лелио. Уж к кому к кому, а Лелио. Мой дорогой и самый близкий друг, наш с Маной семейный психолог, человек которому я безгранично доверяю… Чует моя жопа, что и тут меня когда-нибудь наколят и будет очень, очень больно от этого… Но пока я просто страдаю дурью с этой тупой ревностью.
- Камуи, ревнуешь?
- Ревную.
- К кому?
- К тебе.
- Бред.
- Знаю.
Я вздохнул, он обнял меня за плечи, так же как обнимал Ману. Так мило и тепло… Что-то заиграло во мне и я, подняв голову, легко коснулся его губ. Он не отстранился, но и не ответил. Странное ощущение, словно «да» и сразу «нет»…
- А вот это перебор.
- Я переступил черту?
- Ты балансируешь на грани.
- Извини.
- Извиняться будешь перед Маной, когда он зайдет, а сейчас иди к нему…
Я поднялся словно ватный, с пустотой внутри и одновременной наполненностью. Какое-то странное чувство появилось внутри… Что это? Откуда оно? Я подошел к Мане и обнял его, а он в ответ приник ко мне. Мы стояли так некоторое время, ни один не пошевелился, не проронил ни звука, а когда я поднял взгляд, то увидел Лелио, он стоял в дверях с чашкой горячего черного кофе, а на губах его играла горькая вечерняя улыбка.
среда, 07 декабря 2005
Gackt
- Ох, Камуи, не нужно тебе пить, не нужно совсем, - меня выругивало мое же отражение, сваливая на кровать как мешок с картошкой, - Это не твое. Даже один бокал красного вина пагубно действует на тебя, уж поверь мне.
Я смотрел на него снизу вверх, лежа голым на кровати. Почему я дома и без одежды мое сознание отказывалось вспомнить. Последние воспоминания были о «ё, твою на-лево», «что б я так жил» и «где ты уже успел надраться!?», при этом последнее было не мною сказано, что сильно огорчало, ибо до этого времени я, как оказалось, не успел подраться, поругаться и вообще найти приличное приключение на свою красивую и упругую. Да и вообще, это достаточно обидно, когда тебя домой притаскивает, и между делом раздевает, твое собственное отражение.
- Что б тебя… ты опять с ним? – он вздохнул и лег со мной рядом, - Не отвечай и без того знаю, – он кинул передо мной последнее мое сочинение, - Сможешь прочесть что бы не тошнило? Попробуй отказаться что это фигня. Как и то, что было написано до этого. Весь год… - меня повело, в глазах поплыли звездочки и разноцветные шарики, - Эй, сюда! – Он ударил меня по щеке и щелкнул пальцами перед глазами, - Что за гадость ты пишешь? Какого ты вообще вымучиваешь эту дрянь? Меня тошнит от тебя и от твоей прозы.
Я поднял на него взгляд. Через тень пустоты вырисовывались силуэты человека. Я даже очень удивился поначалу, как странно, что мое отражение является человеком. Я задумался, а кем бы оно могло быть. Может собакой, или кошкой, а может лисой или волком. Какие избитые мысли. Да что там мысли, я и сам не самый специфический человек, есть немного незаурядности, но это есть в каждом.
- Да, мы снова вместе, - я улыбнулся, пьяно так улыбнулся. Собственно как еще я мог это сделать, прибывая не в самом из трезвейших состояний.
Он усмехнулся, и эта усмешка так и осталась на его губах. Я четко видел ее даже тогда, когда он перестал улыбаться и приник к моим губам. Я видел ее, даже когда он отстранился и долго смотрел мне в глаза. Мне нужно было сказать ему хоть слово, но я молчал, я слишком четко видел усмешку и она мне не нравилась.
- Ты же знаешь, что ты больше не сможешь ничего написать. Ты знаешь, что он тебе мешает. Тебе мешает любовь. Нельзя что бы любовь висела на шее как мертвый гусь, - он поднял палец, прервав меня, - И только попробуй сказать высокопарную фразу, что «любовь не тянет к земле, она поднимает и заставляет парить». Не смей! Уж от кого-кого, а от тебя я эту фразу что бы не слышал. Никогда!
Я снова закрыл рот. Эх, отражение попрекает даже тем, что я думаю. Как обидно… Я закрыл глаза и ткнулся лбом в его плечо, просто хотелось уснуть. Вечно меня в сон тянет после алкоголя, побочный эффект.
- Камуи, Камуи… - он обнял меня, произнося мое имя со сладким умилением, как мамочка, утешающая своего малыша, - Ну почему ты не можешь посвятить себя полностью творчеству? Ну, отдайся ты душе…
- Я отдался, - тихо прошептал я, устроившись на его груди и крепко обняв, - Я весь до капли отдался своей душе… Кто виноват, что сейчас мою душу переполняет любовь…
Он прижал меня покрепче к себе, и я не стал сопротивляться. Черт с ним. Пусть эта ночь будет такой, какой она хочет быть. Я знаю то, что хочу знать… И вообще…
Я смотрел на него снизу вверх, лежа голым на кровати. Почему я дома и без одежды мое сознание отказывалось вспомнить. Последние воспоминания были о «ё, твою на-лево», «что б я так жил» и «где ты уже успел надраться!?», при этом последнее было не мною сказано, что сильно огорчало, ибо до этого времени я, как оказалось, не успел подраться, поругаться и вообще найти приличное приключение на свою красивую и упругую. Да и вообще, это достаточно обидно, когда тебя домой притаскивает, и между делом раздевает, твое собственное отражение.
- Что б тебя… ты опять с ним? – он вздохнул и лег со мной рядом, - Не отвечай и без того знаю, – он кинул передо мной последнее мое сочинение, - Сможешь прочесть что бы не тошнило? Попробуй отказаться что это фигня. Как и то, что было написано до этого. Весь год… - меня повело, в глазах поплыли звездочки и разноцветные шарики, - Эй, сюда! – Он ударил меня по щеке и щелкнул пальцами перед глазами, - Что за гадость ты пишешь? Какого ты вообще вымучиваешь эту дрянь? Меня тошнит от тебя и от твоей прозы.
Я поднял на него взгляд. Через тень пустоты вырисовывались силуэты человека. Я даже очень удивился поначалу, как странно, что мое отражение является человеком. Я задумался, а кем бы оно могло быть. Может собакой, или кошкой, а может лисой или волком. Какие избитые мысли. Да что там мысли, я и сам не самый специфический человек, есть немного незаурядности, но это есть в каждом.
- Да, мы снова вместе, - я улыбнулся, пьяно так улыбнулся. Собственно как еще я мог это сделать, прибывая не в самом из трезвейших состояний.
Он усмехнулся, и эта усмешка так и осталась на его губах. Я четко видел ее даже тогда, когда он перестал улыбаться и приник к моим губам. Я видел ее, даже когда он отстранился и долго смотрел мне в глаза. Мне нужно было сказать ему хоть слово, но я молчал, я слишком четко видел усмешку и она мне не нравилась.
- Ты же знаешь, что ты больше не сможешь ничего написать. Ты знаешь, что он тебе мешает. Тебе мешает любовь. Нельзя что бы любовь висела на шее как мертвый гусь, - он поднял палец, прервав меня, - И только попробуй сказать высокопарную фразу, что «любовь не тянет к земле, она поднимает и заставляет парить». Не смей! Уж от кого-кого, а от тебя я эту фразу что бы не слышал. Никогда!
Я снова закрыл рот. Эх, отражение попрекает даже тем, что я думаю. Как обидно… Я закрыл глаза и ткнулся лбом в его плечо, просто хотелось уснуть. Вечно меня в сон тянет после алкоголя, побочный эффект.
- Камуи, Камуи… - он обнял меня, произнося мое имя со сладким умилением, как мамочка, утешающая своего малыша, - Ну почему ты не можешь посвятить себя полностью творчеству? Ну, отдайся ты душе…
- Я отдался, - тихо прошептал я, устроившись на его груди и крепко обняв, - Я весь до капли отдался своей душе… Кто виноват, что сейчас мою душу переполняет любовь…
Он прижал меня покрепче к себе, и я не стал сопротивляться. Черт с ним. Пусть эта ночь будет такой, какой она хочет быть. Я знаю то, что хочу знать… И вообще…
воскресенье, 04 декабря 2005
Gackt
О чем говорят люди? Что есть такого важного, что нужно сказать словами? Зачем открывать рот и произносить звуки, если они не имеют смысла? Я сидел позади Гишо и размышлял, молча обнимая его. Все же странные люди существа, хотя и обычные обезьянены. Куда-то спешат, как-то хотят выглядеть, всю жизнь пытаются кому-то что-то доказать. Все одинаковы, но стараются быть индивидами. Каждый считает себя имеющий право на все и особенно на свободу слова. Тихо стучали клавиши, играл в динамиках Котани Кинья, Гишо писал что-то на белом листе вордовского формата. Мы общались иначе, и прекрасно слышали каждое слово наших тел.
- Давай поговорим, - взвизгнула девушка, дернув меня за руку, - Мне это уже надоело! Хватит, я хочу все выяснить.
Я посмотрел на нее, не понимая, что от меня хотят. Она фыркнула и ушла в сторону, я остался стоять, провожая ее взглядом. Она вернулась.
- Ну, говори! – сложила она руки на груди.
- Мне нечего тебе сказать, - мои светло-голубые глаза были стеклянными, они пропускали ее через себя, через свое тело и так же выбрасывали обратно на улицу за моей спиной.
- Ах, ты со мной разговаривать не хочешь! Да как ты…
За ее спиной поднималось солнце, на работу спешили люди. Черная кошка бесшумно запрыгнула на капот машины и стала умываться.
- Камуи, я прекрасен, я просто шикарен, - белокурый парень крутился перед зеркалом, любуясь своим отражением, - Нет, ты не можешь не согласиться, что я совершенство.
Но я не соглашался, и не опровергал, я просто ел спагетти с томатной пастой. Он вздохнул и посмотрел на меня, проведя рукой по своему бедру.
Когда он замолчал, я услышал равномерное тиканье часов, звук маленькой красной стрелочки, бешено несущейся по циферблату только в одном направлении. Обед заканчивался и приближалось время, когда я мог избавиться от самовлюбленной трескотни.
- Камуи, ты меня не слышишь? Камуи, я… – он манерно махнул рукой, возвращаясь к лицезрению себя любимого.
Я поднял взгляд и увидел в его зеркале свою скептическую усмешку. Отражение махнуло головой в его сторону, молча веля мне послать его хуй. Я чуть закусил губу, что бы скрыть улыбку и уткнулся в газету, отключаясь от раздражающего яканья белобрысой пустышки.
Целый день люди говорят, они говорят только успев проснуться и уже засыпая, и даже во сне некоторые из них продолжают говорить. Я закрыл глаза и положил голову на плечо Гишо… Он выпрямил спину и я почувствовал тепло, напряженное и почти неуловимое. Нехотя я отпустил его, он вздохнул и повернул голову ко мне, словно говоря спасибо, что понимаешь. Я усмехнулся. Почему-то так захотелось что-нибудь сказать…
- Давай поговорим, - взвизгнула девушка, дернув меня за руку, - Мне это уже надоело! Хватит, я хочу все выяснить.
Я посмотрел на нее, не понимая, что от меня хотят. Она фыркнула и ушла в сторону, я остался стоять, провожая ее взглядом. Она вернулась.
- Ну, говори! – сложила она руки на груди.
- Мне нечего тебе сказать, - мои светло-голубые глаза были стеклянными, они пропускали ее через себя, через свое тело и так же выбрасывали обратно на улицу за моей спиной.
- Ах, ты со мной разговаривать не хочешь! Да как ты…
За ее спиной поднималось солнце, на работу спешили люди. Черная кошка бесшумно запрыгнула на капот машины и стала умываться.
- Камуи, я прекрасен, я просто шикарен, - белокурый парень крутился перед зеркалом, любуясь своим отражением, - Нет, ты не можешь не согласиться, что я совершенство.
Но я не соглашался, и не опровергал, я просто ел спагетти с томатной пастой. Он вздохнул и посмотрел на меня, проведя рукой по своему бедру.
Когда он замолчал, я услышал равномерное тиканье часов, звук маленькой красной стрелочки, бешено несущейся по циферблату только в одном направлении. Обед заканчивался и приближалось время, когда я мог избавиться от самовлюбленной трескотни.
- Камуи, ты меня не слышишь? Камуи, я… – он манерно махнул рукой, возвращаясь к лицезрению себя любимого.
Я поднял взгляд и увидел в его зеркале свою скептическую усмешку. Отражение махнуло головой в его сторону, молча веля мне послать его хуй. Я чуть закусил губу, что бы скрыть улыбку и уткнулся в газету, отключаясь от раздражающего яканья белобрысой пустышки.
Целый день люди говорят, они говорят только успев проснуться и уже засыпая, и даже во сне некоторые из них продолжают говорить. Я закрыл глаза и положил голову на плечо Гишо… Он выпрямил спину и я почувствовал тепло, напряженное и почти неуловимое. Нехотя я отпустил его, он вздохнул и повернул голову ко мне, словно говоря спасибо, что понимаешь. Я усмехнулся. Почему-то так захотелось что-нибудь сказать…
вторник, 29 ноября 2005
Gackt
Я потянулся на диване и включил кассету. Люблю Дисней, кто бы что не говорил, старые полнометражные диснеевские мультики это высший пилотаж. Я чуть прищурился от удовольствия, прекрасный день завершится прекрасным вечером. Телевизор вещал начало моего любимого мультика:
- Шалом, а так же добрый вечер мой многоуважаемый друг…
Я расслабился и поуютнее укрылся одеялом. «Алладин», обожаю эту вещицу. Если правильно помню, то это был один из первых мультфильмов, которые я увидел мною у этой компании. На экране разворачивались события, а я с умиленной улыбкой расслаблялся. Впервые за долгое время в моей голове отсутствовали мысли, а те что были вполне подходили под жизнелюбивые песни мультфильма. Хороший день, хороший вечер. На диван запрыгнул Белл и покрутившись, улегся около моего живота. Ничего не могло испортить мне тихого вечерка со свечами, псом и прекрасным мультиком.
Я немного улыбнулся, что я делаю, пытаюсь убежать от реальности в сказку? Так не получится, сказка не отражает нашу жизнь… Она просто не может это делать. Опять я начал задумываться. Думать вредно, это уже аксиома. А я? Опять думаю о нем… Я потянулся за телефоном и набрал номер Лелио. Долгие гудки, очень долго они всегда длятся эти долгие гудки, успеваешь уже подумать и решить, что ты полный кретин, что по своим мелочам отрываешь человека от чего-то важного… и долгого.
- Камуи, ня! – раздался его веселый голос, - Как ты там? Что делаешь? Я тут не могу вылезти, занят по горло…
Я умиленно улыбнулся, мне всегда очень нравилось как он умеет постоянно говорить, не останавливаясь. Его заряд энергии, его няканье и всегда положительный и оптимистичный настрой. Я немного завидовал такой «батарейке» и обожал трепаться с ним ночами напролет. Мы всегда сидели с ним на кухне с сигаретой и болтали обо всем, не разделяя на важное и безделицу, на реальные темы и ролевые. Я частенько не понимал его резких переходов и смотрел на него большими глазами после фраз: «А сейчас мы у парка. Справа от нас высокие горы, и Магистр скептично смотрит на них». В такие моменты я долго разглядывал центральный парк, пытаясь сообразить куда же делись горы?
- Я просто хотел поговорить с тобой. Мне нахватает тебя… и его, - я попытался улыбнуться, извиняясь перед самим собой за слабости. Не признаю их, они дорого обходятся.
- Так, Камуи, мы это обсуждали. Спокойно… DON’T PANIC
Тут я услышал как открывается дверь и приподнял голову. В дом вошел Мана. Вот кто был спокоен как удав. Он разделся и как ни в чем ни бывало и прошел в спальню.
- Лелио, я перезвоню, - бросил я в трубку и положил ее рядом с телефоном.
Он что-то говорил, но думаю его речь хорошо выразил Джин, в данную минуту нависающий над Алом:
- Извините! Ты чью лампу потер? Мою. Ты кого разбудил? Меня. Ты меня сюда вызвал и теперь поворачиваешься и уходишь! Нет! Этот номер не пройдет! А ну, говори свои желания!!!
Так, это что за новости. Что я должен при этом делать? Может он собирать вещи? Может ему помочь? Прекрасно, и будет выглядеть как «валите, я вам еще и помогу». Но что мне делать, просто сидеть? Ладно, рискну быть собой, никогда не получалась до конца это роль… Быть собой, это как? Остается надеяться... А вдруг… Может, все же мне удастся возродить в нем те чувства… Я кинул мимолетный взгляд на экран:
- Правило номер два – я не могу заставить одного влюбиться в кого-то другого, так что губки не раскатывай. И правило номер три – я не могу воскрешать людей из мертвый, живые покойники это не самое приятное зрелище…
Я прищурился и зло посмотрел на телевизор. Потуже завязав пояс на халате я пошел на кухню перекусить. Следом притрусил сонный Белл и сел напротив меня, безмолвно вопрошая, ну и ради чего я поднялся с мягкого нагретого местечка. Я отвернулся и стал готовить свое коронное блюдо – чай. Краем глаза я увидел как Мана спустился по лестнице в новом шикарном платье и сев на диван, стал невнимательно наблюдать за сюжетом мультика:
- Свобода! А не то, что «чего желаете, чего желаете, чего желаете». Быть самому себе хозяин. Это больше чем все волшебство, чем все сокровища мира… Боже, о чем я говорю? Этого все равно не произойдет.
- Мана, желаешь чай? – выглянул я и, увидев сцену, тут же заполз обратно в кухню, буквально отек по стене и молча взяв поднос с двумя чашками чая, вернулся к дивану.
Глубоко вздохнув, я посмотрел на Манабу и облизнул губы. Он был прекрасен, черный шелк идеально облегал его фигуру, он струился и небрежно падал к ногам, облизывая их как струйки воды. Так, быть собой, быть собой. Я зажмурился и даже приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но никак не мог придумать слова, и тогда брякнул просто так:
- Как ты живешь?
Он кивнул, а я продолжил нести уже что попало, только бы не молчать. Так сказать махнул рукой на удачу и не хотел знать в какой степени исчисляется вероятность, что хоть одно слово заинтересует его.
- Я тоже нормально. Даже занялся делом, более менее получается. Развлекаюсь от скуки дворцовой жизни… - что я несу? Нет, конечно понимаю откуда я это взял, но зачем?
- У меня столько слуг, что на базар за моих слуг ходят их слуги… - точная фраза пресекла мои поползновения продолжать.
Я вздохнул и отвернулся, ничего не получится. Даже если я вывернусь наизнанку, уже ничего не исправишь. Нужно теперь только забыть… Забыть и все. Я закусил губу, чувствуя как сжалось сердце.
Он придвинулся ближе и положил голову на мое плечо. Я вздрогнул и вытянулся как струна. Что это было? Как… как это понимать? У меня путались мысли, а сердце подпрыгнуло к горлу.
- Now I'm in a whole new world with you, - пелось в песне.
Я слегка склонил голову и прижался к нему щекой, тихо напевая:
A whole new world
That's where we'll be
A thrilling chase
A wondrous place
For you and me
- Шалом, а так же добрый вечер мой многоуважаемый друг…
Я расслабился и поуютнее укрылся одеялом. «Алладин», обожаю эту вещицу. Если правильно помню, то это был один из первых мультфильмов, которые я увидел мною у этой компании. На экране разворачивались события, а я с умиленной улыбкой расслаблялся. Впервые за долгое время в моей голове отсутствовали мысли, а те что были вполне подходили под жизнелюбивые песни мультфильма. Хороший день, хороший вечер. На диван запрыгнул Белл и покрутившись, улегся около моего живота. Ничего не могло испортить мне тихого вечерка со свечами, псом и прекрасным мультиком.
Я немного улыбнулся, что я делаю, пытаюсь убежать от реальности в сказку? Так не получится, сказка не отражает нашу жизнь… Она просто не может это делать. Опять я начал задумываться. Думать вредно, это уже аксиома. А я? Опять думаю о нем… Я потянулся за телефоном и набрал номер Лелио. Долгие гудки, очень долго они всегда длятся эти долгие гудки, успеваешь уже подумать и решить, что ты полный кретин, что по своим мелочам отрываешь человека от чего-то важного… и долгого.
- Камуи, ня! – раздался его веселый голос, - Как ты там? Что делаешь? Я тут не могу вылезти, занят по горло…
Я умиленно улыбнулся, мне всегда очень нравилось как он умеет постоянно говорить, не останавливаясь. Его заряд энергии, его няканье и всегда положительный и оптимистичный настрой. Я немного завидовал такой «батарейке» и обожал трепаться с ним ночами напролет. Мы всегда сидели с ним на кухне с сигаретой и болтали обо всем, не разделяя на важное и безделицу, на реальные темы и ролевые. Я частенько не понимал его резких переходов и смотрел на него большими глазами после фраз: «А сейчас мы у парка. Справа от нас высокие горы, и Магистр скептично смотрит на них». В такие моменты я долго разглядывал центральный парк, пытаясь сообразить куда же делись горы?
- Я просто хотел поговорить с тобой. Мне нахватает тебя… и его, - я попытался улыбнуться, извиняясь перед самим собой за слабости. Не признаю их, они дорого обходятся.
- Так, Камуи, мы это обсуждали. Спокойно… DON’T PANIC
Тут я услышал как открывается дверь и приподнял голову. В дом вошел Мана. Вот кто был спокоен как удав. Он разделся и как ни в чем ни бывало и прошел в спальню.
- Лелио, я перезвоню, - бросил я в трубку и положил ее рядом с телефоном.
Он что-то говорил, но думаю его речь хорошо выразил Джин, в данную минуту нависающий над Алом:
- Извините! Ты чью лампу потер? Мою. Ты кого разбудил? Меня. Ты меня сюда вызвал и теперь поворачиваешься и уходишь! Нет! Этот номер не пройдет! А ну, говори свои желания!!!
Так, это что за новости. Что я должен при этом делать? Может он собирать вещи? Может ему помочь? Прекрасно, и будет выглядеть как «валите, я вам еще и помогу». Но что мне делать, просто сидеть? Ладно, рискну быть собой, никогда не получалась до конца это роль… Быть собой, это как? Остается надеяться... А вдруг… Может, все же мне удастся возродить в нем те чувства… Я кинул мимолетный взгляд на экран:
- Правило номер два – я не могу заставить одного влюбиться в кого-то другого, так что губки не раскатывай. И правило номер три – я не могу воскрешать людей из мертвый, живые покойники это не самое приятное зрелище…
Я прищурился и зло посмотрел на телевизор. Потуже завязав пояс на халате я пошел на кухню перекусить. Следом притрусил сонный Белл и сел напротив меня, безмолвно вопрошая, ну и ради чего я поднялся с мягкого нагретого местечка. Я отвернулся и стал готовить свое коронное блюдо – чай. Краем глаза я увидел как Мана спустился по лестнице в новом шикарном платье и сев на диван, стал невнимательно наблюдать за сюжетом мультика:
- Свобода! А не то, что «чего желаете, чего желаете, чего желаете». Быть самому себе хозяин. Это больше чем все волшебство, чем все сокровища мира… Боже, о чем я говорю? Этого все равно не произойдет.
- Мана, желаешь чай? – выглянул я и, увидев сцену, тут же заполз обратно в кухню, буквально отек по стене и молча взяв поднос с двумя чашками чая, вернулся к дивану.
Глубоко вздохнув, я посмотрел на Манабу и облизнул губы. Он был прекрасен, черный шелк идеально облегал его фигуру, он струился и небрежно падал к ногам, облизывая их как струйки воды. Так, быть собой, быть собой. Я зажмурился и даже приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но никак не мог придумать слова, и тогда брякнул просто так:
- Как ты живешь?
Он кивнул, а я продолжил нести уже что попало, только бы не молчать. Так сказать махнул рукой на удачу и не хотел знать в какой степени исчисляется вероятность, что хоть одно слово заинтересует его.
- Я тоже нормально. Даже занялся делом, более менее получается. Развлекаюсь от скуки дворцовой жизни… - что я несу? Нет, конечно понимаю откуда я это взял, но зачем?
- У меня столько слуг, что на базар за моих слуг ходят их слуги… - точная фраза пресекла мои поползновения продолжать.
Я вздохнул и отвернулся, ничего не получится. Даже если я вывернусь наизнанку, уже ничего не исправишь. Нужно теперь только забыть… Забыть и все. Я закусил губу, чувствуя как сжалось сердце.
Он придвинулся ближе и положил голову на мое плечо. Я вздрогнул и вытянулся как струна. Что это было? Как… как это понимать? У меня путались мысли, а сердце подпрыгнуло к горлу.
- Now I'm in a whole new world with you, - пелось в песне.
Я слегка склонил голову и прижался к нему щекой, тихо напевая:
A whole new world
That's where we'll be
A thrilling chase
A wondrous place
For you and me
воскресенье, 27 ноября 2005
Gackt
Я едва доплелся до дома после тренировок. Болело все тело. Нет, я люблю это ощущение… периодически. Но когда три дня подряд усиленные тренировки на все группы мышц, то ощущение уже не приятной усталости, а загнанной клячи. Я с трудом разогнул спину и достал ключи. Ой, что-то скрипнуло, точно развалюсь по дороге. Со второго раза я попал в замочную скважину и завалился в дом, едва не грохнувшись на пороге. Все, теперь диван, родной диванчик.
Из кухни выбежал Белл и понесся ко мне. В голове мелькнула только одна мысль, если он прыгнет мне на руки, то растянусь я прямо здесь, на пороге, далеко не отходя. Но пес оказался лояльным, люблю своего мальчика, он просто сел напротив меня и весело глядя в глаза, стал махать хвостом.
- Умница, покормлю позже, - я захлопнул дверь, уронил на пол рюкзак и завалился на диван, стоявший посреди гостиной.
Нет, жить иногда можно, иногда, только ради таких минут, когда чувствуешь каждую частичку своего тела, релаксация после тяжелого дня. Но как же, ее маму, спина болит. Чертов концерт! Если бы не он, стал бы я так корячиться?... Я поморщился потому что знал ответ на этот вопрос, а вслух произносить его не хотелось.
Холодный нос пса ткнулся в мою ладонь, и сквозь сон я услышал тихое поскуливание. Я заснул? Неужели я правда заснул? Ненавижу спать днем, потом весь оставшийся день и ночь насмарку. Я открыл глаза и мне показалось, будто они всегда были открыты. Я провел рукой по своему телу, но не почувствовал его, будто водил рукой не по себе, а по чему-то неживому. Странное чувство. Я сплю или уже нет? Я опять закрыл глаза и снова попытался проснуться. Все так же, потолок, пес, мой дом, диван, я. Ладно, не важно. Я провел языком по губам и повернул голову. Передо мной стояло зеркало. Но оно вовсе не отражало действительность. Нет, это по-прежнему был мой дом и все вещи были на месте, кроме меня самого. На мне была та же одежда, я был на том же диване, но только я сидел на нем, сидел с чашкой чая, положив ногу на ногу и меланхолично рассматривал свое отражение, то есть меня самого.
- Кхм… - я быстро поднялся с дивана и начал отряхиваться, стараясь привести себя в порядок и только после этого вдруг понял, что я пытаюсь сделать. Я хочу хорошо выглядеть перед своим отражением?
А отражение ничуть не смущалось, оно смотрело на меня и глоток за глотком попивало чай. Бред какой-то… Ненавижу понедельники. По понедельникам все наперекосяк. Я потер глаза и снова вытаращился в зеркало. Как ни как, но это я. Хотя… какой-то другой я. Ладно, черт с ним, то есть со мной… Я подпер щеку и стал разглядывать его. Как же я плохо выгляжу в этом костюме, и прическа… нужно срочно стричься и сидеть с прямой спиной мне не идет, я выгляжу как…
- Чай? – предложило отражение. Дожили, оно еще и разговаривает. Глюки общаются. Я вздохнул и решил, что глюки глюками, а невежливым быть нехорошо.
- Давай, зеленый с…
- С жасмином, без сахара и сливок. Я знаю, - он налил мне чашку и протянул.
Спокойствие, только спокойствие. Я поморгал, почесал за ухом, посмотрел на пса и все же протянул руку. Она вошла в зеркало как в кисель, но отражение не дернулось, не пошли круги как рисуют в фильмах, совершенно ничего не произошло. Все просто и обыденно.
- Спасибо, - чашка была горячая и я поставил ее на столик.
- Я вечно обжигаюсь, - улыбнулся он. Улыбнулся так просто и открыто, глядя мне прямо в глаза. Его глаза светились, и он не прятал улыбку как обычно делал это я. Странно, ему шла улыбка. Я всегда думал, что я ужасно выгляжу с улыбкой на лице, а ему шло… мне шло.
- А я не пью горячий, - отклонившись на спинку дивана, я положил ноги на стол, - Ты мое отражение? – начал я издалека.
- Нет, твоя противоположность, - было мне ответом. Он усмехнулся и по этому жесту я понял, что ему как и мне было не очень удобно разговаривать сам с собой, - Если сейчас кто зайдет, то подумает, что у него глюки. Я говорю сам с собой.
Глюки, именно это слово как нельзя точно описывало данное состояние. Я усмехнулся, будто скопировав его жест и почувствовал какое-то облегчение, как дети, стесняющиеся что не знают задания обнаруживают, что не они одни его не знали.
- Зачем ты здесь?
- Как зачем? – удивился он, я живу здесь, - Не думай, я просто есть.
Не думать, хорошо сказано. Мне уже очень давно хочется не думать. Кажется, целую вечность. Вот так лег бы и не думал больше. Я с грустью посмотрел на его чашку чая, просто была точка куда можно смотреть и я смотрел в нее. Может и правда думать не стоит. А он… существует и живет здесь. Да пусть живет, места много, дом большой. Не будет так одиноко…
- Я не верю в любовь, - его деликатный тон прервал мои размышления и я посмотрел на него, - Просто не верю в ее существование, - улыбнулся он, заглядывая мне в глаза, видимо я был очень удивлен.
- А я верю – шепнул я одними губами, несколько ошарашено глядя на него.
- Да я вижу, - он протянул мне руку, - но значит это, что ты веришь только на половину.
Кто, что и во что верит? Я совершенно перестал понимать его. Легкость и пустота заполнили мое сердце, мою голову, мое тело. Я смотрел на его ладонь, смотрел как он приближается…
- Камуи, ты с кем говоришь? – прозвучал голос Йошики, я вздрогнул и обернулся. Он стоял в пороге и улыбался мне.
Что? Откуда он здесь? Что произошло? Я посмотрел вперед, но впереди стоял лишь камин. Что это было? Я помотал головой, передо мной стояла пустая чайная чашка.
- Чай? – спросил Йош, уже раздевшись и проходя на кухню.
- Да… - я все пытался отойти от произошедшего и понять, что же это было, - зеленый с…
- С жасмином, без сахара и сливок. Я знаю…
Из кухни выбежал Белл и понесся ко мне. В голове мелькнула только одна мысль, если он прыгнет мне на руки, то растянусь я прямо здесь, на пороге, далеко не отходя. Но пес оказался лояльным, люблю своего мальчика, он просто сел напротив меня и весело глядя в глаза, стал махать хвостом.
- Умница, покормлю позже, - я захлопнул дверь, уронил на пол рюкзак и завалился на диван, стоявший посреди гостиной.
Нет, жить иногда можно, иногда, только ради таких минут, когда чувствуешь каждую частичку своего тела, релаксация после тяжелого дня. Но как же, ее маму, спина болит. Чертов концерт! Если бы не он, стал бы я так корячиться?... Я поморщился потому что знал ответ на этот вопрос, а вслух произносить его не хотелось.
Холодный нос пса ткнулся в мою ладонь, и сквозь сон я услышал тихое поскуливание. Я заснул? Неужели я правда заснул? Ненавижу спать днем, потом весь оставшийся день и ночь насмарку. Я открыл глаза и мне показалось, будто они всегда были открыты. Я провел рукой по своему телу, но не почувствовал его, будто водил рукой не по себе, а по чему-то неживому. Странное чувство. Я сплю или уже нет? Я опять закрыл глаза и снова попытался проснуться. Все так же, потолок, пес, мой дом, диван, я. Ладно, не важно. Я провел языком по губам и повернул голову. Передо мной стояло зеркало. Но оно вовсе не отражало действительность. Нет, это по-прежнему был мой дом и все вещи были на месте, кроме меня самого. На мне была та же одежда, я был на том же диване, но только я сидел на нем, сидел с чашкой чая, положив ногу на ногу и меланхолично рассматривал свое отражение, то есть меня самого.
- Кхм… - я быстро поднялся с дивана и начал отряхиваться, стараясь привести себя в порядок и только после этого вдруг понял, что я пытаюсь сделать. Я хочу хорошо выглядеть перед своим отражением?
А отражение ничуть не смущалось, оно смотрело на меня и глоток за глотком попивало чай. Бред какой-то… Ненавижу понедельники. По понедельникам все наперекосяк. Я потер глаза и снова вытаращился в зеркало. Как ни как, но это я. Хотя… какой-то другой я. Ладно, черт с ним, то есть со мной… Я подпер щеку и стал разглядывать его. Как же я плохо выгляжу в этом костюме, и прическа… нужно срочно стричься и сидеть с прямой спиной мне не идет, я выгляжу как…
- Чай? – предложило отражение. Дожили, оно еще и разговаривает. Глюки общаются. Я вздохнул и решил, что глюки глюками, а невежливым быть нехорошо.
- Давай, зеленый с…
- С жасмином, без сахара и сливок. Я знаю, - он налил мне чашку и протянул.
Спокойствие, только спокойствие. Я поморгал, почесал за ухом, посмотрел на пса и все же протянул руку. Она вошла в зеркало как в кисель, но отражение не дернулось, не пошли круги как рисуют в фильмах, совершенно ничего не произошло. Все просто и обыденно.
- Спасибо, - чашка была горячая и я поставил ее на столик.
- Я вечно обжигаюсь, - улыбнулся он. Улыбнулся так просто и открыто, глядя мне прямо в глаза. Его глаза светились, и он не прятал улыбку как обычно делал это я. Странно, ему шла улыбка. Я всегда думал, что я ужасно выгляжу с улыбкой на лице, а ему шло… мне шло.
- А я не пью горячий, - отклонившись на спинку дивана, я положил ноги на стол, - Ты мое отражение? – начал я издалека.
- Нет, твоя противоположность, - было мне ответом. Он усмехнулся и по этому жесту я понял, что ему как и мне было не очень удобно разговаривать сам с собой, - Если сейчас кто зайдет, то подумает, что у него глюки. Я говорю сам с собой.
Глюки, именно это слово как нельзя точно описывало данное состояние. Я усмехнулся, будто скопировав его жест и почувствовал какое-то облегчение, как дети, стесняющиеся что не знают задания обнаруживают, что не они одни его не знали.
- Зачем ты здесь?
- Как зачем? – удивился он, я живу здесь, - Не думай, я просто есть.
Не думать, хорошо сказано. Мне уже очень давно хочется не думать. Кажется, целую вечность. Вот так лег бы и не думал больше. Я с грустью посмотрел на его чашку чая, просто была точка куда можно смотреть и я смотрел в нее. Может и правда думать не стоит. А он… существует и живет здесь. Да пусть живет, места много, дом большой. Не будет так одиноко…
- Я не верю в любовь, - его деликатный тон прервал мои размышления и я посмотрел на него, - Просто не верю в ее существование, - улыбнулся он, заглядывая мне в глаза, видимо я был очень удивлен.
- А я верю – шепнул я одними губами, несколько ошарашено глядя на него.
- Да я вижу, - он протянул мне руку, - но значит это, что ты веришь только на половину.
Кто, что и во что верит? Я совершенно перестал понимать его. Легкость и пустота заполнили мое сердце, мою голову, мое тело. Я смотрел на его ладонь, смотрел как он приближается…
- Камуи, ты с кем говоришь? – прозвучал голос Йошики, я вздрогнул и обернулся. Он стоял в пороге и улыбался мне.
Что? Откуда он здесь? Что произошло? Я посмотрел вперед, но впереди стоял лишь камин. Что это было? Я помотал головой, передо мной стояла пустая чайная чашка.
- Чай? – спросил Йош, уже раздевшись и проходя на кухню.
- Да… - я все пытался отойти от произошедшего и понять, что же это было, - зеленый с…
- С жасмином, без сахара и сливок. Я знаю…
четверг, 24 ноября 2005
Gackt
Я провел пальцами по грифу моей Меркури. О, родная, как же я скучал по тебе. Я с благоговением я смотрел на свою любимую, на мою красавицу. Она была все та же, те же прекрасные совершенные формы, та же дерзкая и безумно красивая. Я потер в пальцах пыль. Как давно я не ласкал тебя, моя девочка, моя муза, моя богиня. Как я посмел? Это преступление и я признаю свою вину. Осторожно, как драгоценное сокровище и поднял гитару с ее трона, ее личного именного постамента, и легко подул на нее. Пылинки поднялись вверх, и я четко увидел каждую на фоне лепестка огня аромалампы. Масло розы в чаше свечи медленно испарялось, источая тонкий аромат. Все ради него, моего ангела музыки.
Я привел ее в порядок, я сменил ее струны и настроил. Казалось, она была благодарна, но, как и любая женщина, обижена столь долгой разлукой. Кончиками пальцев я провел по ее струнам. Они мягко, но одновременно жестко скользнули по моей коже, лаская, но одновременно режа пальцы.
- Позволишь? – я не знал, что она скажет. Это было непредсказуемо.
Пройдя через комнату, я открыл окно и посмотрел на улицу. Белые хлопья снега медленно спадали на землю. Они словно появлялись из неоткуда и пропадали в никуда. Людям позволено видеть лишь их секундный взмах, каприз, покажутся и снова исчезнут. Я сел на подоконник. Ночь была теплая, я протянул ладонь навстречу ей и несколько снежинок упали на мою руку. Легко обжигая кожу холодком, они растворялись, превращаясь в капли. Но я им не верил, такие кокетки не пропадают безвозвратно. Облокотившись спиной о стену, я вытянул ноги, положив на них гитару и, вздохнув, позволил себе сыграть несколько аккордов.
Вначале мне показалось, что струны были слишком жесткие, было больно пальцы и я немного морщился когда получал очередной порез, но потом… Я закрыл глаза и впустил вглубь себя ноты, мелодию, песню. Она проникала в каждую частичку моего тела, она текла вместе с кровью и пульсировала вместе с сердцем, она смешалась с ночным зимним воздухом и танцевала, забирая с собой все, что было вокруг. Музыка заполняла все: меня, дом, улицу и весь мир… мой мир. Только музыка и больше ничего. Она вытеснила из дома все, во многом и потому, что без нее дом был пуст. В нем не было ничего. Ни голосов, ни стука каблуков, ни шуршания платьев. Как быстро человек привыкает к тому, что любит и как сложно отвыкает. И вот теперь… опустело все, осталась лишь музыка, моя музыка, моя и моей Меркури.
Звонил телефон, но я не слышал его. Кому какая разница почему он звонил. Это не важно, уже не важно. Важно то, что я видел снежинки, кружащиеся и подчиняющиеся магнетической мелодии моей гитары. Я видел их, хотя мои глаза были закрыты… с закрытыми глазами вообще видишь гораздо больше. Мне вдруг стало тепло, где-то глубоко внутри появился маленький комочек света, маленький как самая маленькая снежинка и прекрасный как мир, в котором живет музыка, сказочный мир. Я улыбнулся и чуть склонил голову, кончики волос ласково скользнули по моей щеке, так же как когда-то его пальцы. Я вздрогнул, телефон замолчал.
Прислонившись затылком к стене, показавшейся мне теперь ужасно холодной я посмотрел в черное пространство ночи, далеко-далеко. Я не старался что-то увидеть, просто хотелось смотреть и смотреть. Белые точки мельтешили перед глазами, а я смотрел в темноту. И чем дальше я смотрел, тем ближе она была. Я наклонялся к ней, вот же, скоро она расступится и я увижу, увижу… Но я не видел ничего. Рука соскользнула, и я едва не выпал в окно.
Холодно… как холодно. Тишина… снова тишина и больше ничего нет, никого, кто бы нарушил ее. Нет того, кто вошел бы в дверь. Больше не слышу я голоса, никто не зовет меня по имени… Имя… Вот как оно исчезает… Я вздохнул и крепко обнял гитару, прижав ее к себе как живого человека. Я зажмурился и снова услышал биение своего сердце, гулкий звук, разносящийся по пустому телу. Пусто… никого… один…
- Красиво. Только очень грустно, - услышал я голос и поднял голову, с удивлением посмотрев на говорящего, - Я стучал, - шутливо оправдался парень в белом пальто, пренебрежительно махнув рукой на дверь.
Я улыбнулся. Это был Йошики, мой милый Йошики. Я попытался вспомнить, когда же мы встречались последний раз. Нет, не помню. Мой дорогой друг, оказывается я по тебе ужасно соскучился. Где же ты был все это время, а где был я?...
- Йош… - на лице моем была умилительная улыбка, а руки сами потянулись к нему.
- Ну вот, еще сопли развези, - наигранно буркнул он, но потом просто широко улыбнулся, - Я тоже ужасно скучал, - сграбастав меня в объятия, он случайно задел струны Меркури и она обиженно взвизгнула, возмутившись такому небрежному обращению, - Эй, ты чего один играешь? Как верный друг я не позволю тебе заполучить репутацию психа одиночки… да и славу все заграбастать не позволю. Пошли быстро к роялю, я хочу присоединиться.
Я рассмеялся и, спрыгнув с подоконника, схватил гитару, он обнял меня за плечи, и мы пошли...
По дороге я закрыл глаза и ясно увидел, как смех разбивается на тысячи разноцветный кусочков. Он лопался на языке как кислые взрывчатые конфетки, он появлялся из неоткуда и пропал в никуда, позволяя видеть лишь мимолетную часть своего танца. Танца под нашу музыку.
Я привел ее в порядок, я сменил ее струны и настроил. Казалось, она была благодарна, но, как и любая женщина, обижена столь долгой разлукой. Кончиками пальцев я провел по ее струнам. Они мягко, но одновременно жестко скользнули по моей коже, лаская, но одновременно режа пальцы.
- Позволишь? – я не знал, что она скажет. Это было непредсказуемо.
Пройдя через комнату, я открыл окно и посмотрел на улицу. Белые хлопья снега медленно спадали на землю. Они словно появлялись из неоткуда и пропадали в никуда. Людям позволено видеть лишь их секундный взмах, каприз, покажутся и снова исчезнут. Я сел на подоконник. Ночь была теплая, я протянул ладонь навстречу ей и несколько снежинок упали на мою руку. Легко обжигая кожу холодком, они растворялись, превращаясь в капли. Но я им не верил, такие кокетки не пропадают безвозвратно. Облокотившись спиной о стену, я вытянул ноги, положив на них гитару и, вздохнув, позволил себе сыграть несколько аккордов.
Вначале мне показалось, что струны были слишком жесткие, было больно пальцы и я немного морщился когда получал очередной порез, но потом… Я закрыл глаза и впустил вглубь себя ноты, мелодию, песню. Она проникала в каждую частичку моего тела, она текла вместе с кровью и пульсировала вместе с сердцем, она смешалась с ночным зимним воздухом и танцевала, забирая с собой все, что было вокруг. Музыка заполняла все: меня, дом, улицу и весь мир… мой мир. Только музыка и больше ничего. Она вытеснила из дома все, во многом и потому, что без нее дом был пуст. В нем не было ничего. Ни голосов, ни стука каблуков, ни шуршания платьев. Как быстро человек привыкает к тому, что любит и как сложно отвыкает. И вот теперь… опустело все, осталась лишь музыка, моя музыка, моя и моей Меркури.
Звонил телефон, но я не слышал его. Кому какая разница почему он звонил. Это не важно, уже не важно. Важно то, что я видел снежинки, кружащиеся и подчиняющиеся магнетической мелодии моей гитары. Я видел их, хотя мои глаза были закрыты… с закрытыми глазами вообще видишь гораздо больше. Мне вдруг стало тепло, где-то глубоко внутри появился маленький комочек света, маленький как самая маленькая снежинка и прекрасный как мир, в котором живет музыка, сказочный мир. Я улыбнулся и чуть склонил голову, кончики волос ласково скользнули по моей щеке, так же как когда-то его пальцы. Я вздрогнул, телефон замолчал.
Прислонившись затылком к стене, показавшейся мне теперь ужасно холодной я посмотрел в черное пространство ночи, далеко-далеко. Я не старался что-то увидеть, просто хотелось смотреть и смотреть. Белые точки мельтешили перед глазами, а я смотрел в темноту. И чем дальше я смотрел, тем ближе она была. Я наклонялся к ней, вот же, скоро она расступится и я увижу, увижу… Но я не видел ничего. Рука соскользнула, и я едва не выпал в окно.
Холодно… как холодно. Тишина… снова тишина и больше ничего нет, никого, кто бы нарушил ее. Нет того, кто вошел бы в дверь. Больше не слышу я голоса, никто не зовет меня по имени… Имя… Вот как оно исчезает… Я вздохнул и крепко обнял гитару, прижав ее к себе как живого человека. Я зажмурился и снова услышал биение своего сердце, гулкий звук, разносящийся по пустому телу. Пусто… никого… один…
- Красиво. Только очень грустно, - услышал я голос и поднял голову, с удивлением посмотрев на говорящего, - Я стучал, - шутливо оправдался парень в белом пальто, пренебрежительно махнув рукой на дверь.
Я улыбнулся. Это был Йошики, мой милый Йошики. Я попытался вспомнить, когда же мы встречались последний раз. Нет, не помню. Мой дорогой друг, оказывается я по тебе ужасно соскучился. Где же ты был все это время, а где был я?...
- Йош… - на лице моем была умилительная улыбка, а руки сами потянулись к нему.
- Ну вот, еще сопли развези, - наигранно буркнул он, но потом просто широко улыбнулся, - Я тоже ужасно скучал, - сграбастав меня в объятия, он случайно задел струны Меркури и она обиженно взвизгнула, возмутившись такому небрежному обращению, - Эй, ты чего один играешь? Как верный друг я не позволю тебе заполучить репутацию психа одиночки… да и славу все заграбастать не позволю. Пошли быстро к роялю, я хочу присоединиться.
Я рассмеялся и, спрыгнув с подоконника, схватил гитару, он обнял меня за плечи, и мы пошли...
По дороге я закрыл глаза и ясно увидел, как смех разбивается на тысячи разноцветный кусочков. Он лопался на языке как кислые взрывчатые конфетки, он появлялся из неоткуда и пропал в никуда, позволяя видеть лишь мимолетную часть своего танца. Танца под нашу музыку.
среда, 23 ноября 2005
Gackt
Я бросил в сердцах ручку об стену, она звонко ударилась и упала на пол. Не могу! К черту! Не могу писать! Схватив со стола листок бумаги, на котором было написано всего две строчки, я смял его и стал рвать, стараясь выместить на нем всю свою злобу и ненависть. Не могу! Не могу!!! Внутри что-то сжалось и мешало сделать вдох, я слышал удары своего сердца и то, как дрожат руки.
- Ненавижу! – закричал я, кинув истерзанный листок бумаги. От резкого движения кресло подо мной жалобно скрипнуло, а я сжал кулаки и стиснул зубы.
Глубоко вздохнув, я решил просто здраво рассудить, да и утешить себя немного тоже не помешало бы… Сколько времени, сколько же прошло времени с тех пор как я что-то писал, и почему я это писал? Какого черта я наслаждался тем, что пишу?! Да просто потому, что вымещал в рассказы всю боль от одиночества. Мне вечер больше не с кем было провести кроме как с листком бумаги. Не кому было рассказать как больно и противно быть одному. Как больно… больно… Хорошо, что теперь все иначе, но… не пишу теперь… не больно…
Повернувшись, я посмотрел на чистый лист, лежавший на столе, на носовой платок, на чашку чая, в которой уже и чая не осталось, последние капли мерзкого холодного чая я выпил минут пятнадцать назад. Я не мог написать ни слова, ни строчки.
Я поднялся с места и осмотрелся. Я быстро делал вдох, потом забирал и так же резко и быстро выдыхал. Мои холодные пальцы чуть шевелились, не зная к чему бы прикоснуться. Я оглядывал комнату и не понимал, зачем же собственно я встал, что я хочу. Практически не освещенная комната, уже полностью заваленная всяким хламом. Грязный ковер, кажется, я не чистил его уже вечность: крошки, волосы, пятна, та же бумага, разорванная на клочки, что-то еще, но уже не видно что, в углу лежит ручка, я кинул ее туда дня три назад, а может всего три часа. Время двигалось сейчас как-то не реально, всегда был поздний вечер, даже ранним утром. Вот так, просыпаешься, смотришь в окно, а там уже вечер. Наверное, вечер это был я сам, серый, беспросветный и не интересный. Я посмотрел на заваленную хламом мебель, на стены, на монитор который я уже давно использовал только для того, что бы наклеивать туда записки на скотч. Что же сейчас там было написано? Почему-то стало интересно, и я наклонился, прищуриваясь, что бы в полутьме разглядеть надпись: «Выгреби хлам из этой комнаты!». Да, и восклицательный знак, а рядом еще записка, где много восклицательных знаков и стрелочка на предыдущую запись. Стол, надо убрать стол. Медленно я перевел взгляд на свое орудие пыток, на свое распятие.
- Все, если я что-нибудь не напишу, то перестану себя уважать, - полный энтузиазма, я откинул подол халата и забрался с ногами на кресло, - Итак… - глядя в одну точку, в розочку на кружке, я почувствовал такую пустоту в своей голове, что если бы это был фильм о пустыне, то за объективом камеры одиноко бы дул ветер.
Я вздохнул и лег на лист бумаги, положив руки под голову. Да и черт с ним, с этим писанием. Ведь если я не пишу, значит, я счастлив, значит, у меня есть человек, который заполняет пустоту в моем сердце. И пусть сейчас в голове моей дует ветер, зато в сердце моем цветет любовь. Я улыбнулся и закрыл глаза. Я был счастлив. А творчество… Зачем оно мне нужно? У меня есть большее, гораздо большее.
Уйдя в свои мысли и воспоминания, я очнулся, только почувствовав, что-то мокрое. Я опустил голову и увидел своего пса, который лизал большой палец моей ноги.
- Эй, ты чего? – я тихо рассмеялся, мне было так хорошо, словно я сбросил с себя тонны ненужной суеты. Хотелось петь и все, казалось, совершенно незначительным и суетным. Подхватив пса на руки, я крепко обнял его, - Белл, твой хозяин самый счастливый человек на свете, у него есть любовь, и пусть ни строчки он больше не напишет, но у него есть…
Телефонный звонок прервал мой монолог. Я быстро схватил трубку и с улыбкой сказал:
- Солнышко мое, Мана, привет, я как раз о тебе думал и…
… Когда я повесил трубку, я сел за стол, открыл свой старый потрепанный дневник и за десять минут написал то, что пытался выдавить из себя месяцами.
- Ненавижу! – закричал я, кинув истерзанный листок бумаги. От резкого движения кресло подо мной жалобно скрипнуло, а я сжал кулаки и стиснул зубы.
Глубоко вздохнув, я решил просто здраво рассудить, да и утешить себя немного тоже не помешало бы… Сколько времени, сколько же прошло времени с тех пор как я что-то писал, и почему я это писал? Какого черта я наслаждался тем, что пишу?! Да просто потому, что вымещал в рассказы всю боль от одиночества. Мне вечер больше не с кем было провести кроме как с листком бумаги. Не кому было рассказать как больно и противно быть одному. Как больно… больно… Хорошо, что теперь все иначе, но… не пишу теперь… не больно…
Повернувшись, я посмотрел на чистый лист, лежавший на столе, на носовой платок, на чашку чая, в которой уже и чая не осталось, последние капли мерзкого холодного чая я выпил минут пятнадцать назад. Я не мог написать ни слова, ни строчки.
Я поднялся с места и осмотрелся. Я быстро делал вдох, потом забирал и так же резко и быстро выдыхал. Мои холодные пальцы чуть шевелились, не зная к чему бы прикоснуться. Я оглядывал комнату и не понимал, зачем же собственно я встал, что я хочу. Практически не освещенная комната, уже полностью заваленная всяким хламом. Грязный ковер, кажется, я не чистил его уже вечность: крошки, волосы, пятна, та же бумага, разорванная на клочки, что-то еще, но уже не видно что, в углу лежит ручка, я кинул ее туда дня три назад, а может всего три часа. Время двигалось сейчас как-то не реально, всегда был поздний вечер, даже ранним утром. Вот так, просыпаешься, смотришь в окно, а там уже вечер. Наверное, вечер это был я сам, серый, беспросветный и не интересный. Я посмотрел на заваленную хламом мебель, на стены, на монитор который я уже давно использовал только для того, что бы наклеивать туда записки на скотч. Что же сейчас там было написано? Почему-то стало интересно, и я наклонился, прищуриваясь, что бы в полутьме разглядеть надпись: «Выгреби хлам из этой комнаты!». Да, и восклицательный знак, а рядом еще записка, где много восклицательных знаков и стрелочка на предыдущую запись. Стол, надо убрать стол. Медленно я перевел взгляд на свое орудие пыток, на свое распятие.
- Все, если я что-нибудь не напишу, то перестану себя уважать, - полный энтузиазма, я откинул подол халата и забрался с ногами на кресло, - Итак… - глядя в одну точку, в розочку на кружке, я почувствовал такую пустоту в своей голове, что если бы это был фильм о пустыне, то за объективом камеры одиноко бы дул ветер.
Я вздохнул и лег на лист бумаги, положив руки под голову. Да и черт с ним, с этим писанием. Ведь если я не пишу, значит, я счастлив, значит, у меня есть человек, который заполняет пустоту в моем сердце. И пусть сейчас в голове моей дует ветер, зато в сердце моем цветет любовь. Я улыбнулся и закрыл глаза. Я был счастлив. А творчество… Зачем оно мне нужно? У меня есть большее, гораздо большее.
Уйдя в свои мысли и воспоминания, я очнулся, только почувствовав, что-то мокрое. Я опустил голову и увидел своего пса, который лизал большой палец моей ноги.
- Эй, ты чего? – я тихо рассмеялся, мне было так хорошо, словно я сбросил с себя тонны ненужной суеты. Хотелось петь и все, казалось, совершенно незначительным и суетным. Подхватив пса на руки, я крепко обнял его, - Белл, твой хозяин самый счастливый человек на свете, у него есть любовь, и пусть ни строчки он больше не напишет, но у него есть…
Телефонный звонок прервал мой монолог. Я быстро схватил трубку и с улыбкой сказал:
- Солнышко мое, Мана, привет, я как раз о тебе думал и…
… Когда я повесил трубку, я сел за стол, открыл свой старый потрепанный дневник и за десять минут написал то, что пытался выдавить из себя месяцами.
среда, 19 октября 2005
Gackt
Легкое увлечение. Я назову тебя так. Пожалуй, это будет правильно. Ты не огонь, точнее не мой огонь. Ты не зажигаешь во мне желание бросить все и бежать к тебе. Я не думаю о тебе целыми днями и не рву волосы на голове. Я не чувствую как останавливается мое сердце, когда дотрагиваюсь до тебя. Я не ощущаю порхание бабочек в груди, когда целую тебя. Я могу с легкой ухмылкой смотреть в зеркало, когда занимаюсь с тобой сексом… Но, что-то все равно тянет меня к тебе. Я время от времени ловлю себя на мысли, что хочу снова увидеть тебя, хочу прикоснуться, поцеловать и сжать в объятиях твое прекрасное тело. Хочу ощущать тебя каждой частичкой своего тела. Я хочу взять у тебя все…
Я шел домой пешком и, размышляя о своем новом сексуальном партнере, слушал стук своих каблуков. Мне нравился этот стук, мне нравились мои сапоги, мне нравился мой новый любовник.
Я шел домой пешком и, размышляя о своем новом сексуальном партнере, слушал стук своих каблуков. Мне нравился этот стук, мне нравились мои сапоги, мне нравился мой новый любовник.
среда, 14 сентября 2005
Gackt
Ненавижу!!! И само слово ненависть я тоже ненавижу. И жить не хочется, когда в тебе это есть. Эта ненависть, ужасная ненависть. Кто-то давно сказал, что нельзя ненавидеть если не любишь. Значит нельзя любить, если не ненавидишь. Так? Так! Так, черт бы тебя побрал!… Так…
Я уже полдня сидел у телефона после разговора с Маной. Я не знаю сколько часов, а может и не часов, но хреново мне было по-настоящему. Я обхватил голову руками и прислонился к отделявшему меня от всей остальной комнаты, креслу, подобрав босые ноги поближе к себе и сжавшись как дикий зверек. Черт, как же болит голова, как все надоело. Дурацкая ссора… Какая-то семейная: «- Милый, мы возьмем тарелочки с розочками или васильками? – Нет, солнышко, я хочу с бабочками. – Ах, ты ублюдок! – Да, пошла ты, сука!...» Глупость какая-то. Что у меня в голове? Каша, сплошная каша. Все же я сижу тут уже вечность, по крайней мере половину дня. На мне была одета белая рубашка, застегнутая на пару пуговиц в неправильные прорамки – вторая в третью, третья в пятую… Она была мятая и уже не первой свежести… А еще на мне были трусы и я почти голым задом сидел на холодном полу… Ужасно…
Ненавижу… Ненавижу ругаться с тем кого люблю больше всех на свете. У нас не бывает правых, потому что мы не умеем разговаривать. Моя работа петь, а его быть лидером группы. Мы не должны разговаривать. Все что мы скажем может быть обращено против нас. Как в суде. И мы будем приговорены к вечности в одиночных камере, где не с кем говорить, кроме маленького паука в верхнем углу камеры. Мы не должны говорить, за это нам не платят… Вот мы и не умеем. Я могу вспылить по любой причине, а он любит делать все наоборот, что не попроси. Он любит указывать, а я ненавижу когда мной командуют. Он эгоист! …и я тоже… Я сжал пальцами короткие волосы, липкие от лака. Они точно повторили форму моих пальцев там где я сжимал их. С брезгливостью я отпустил их. Хотелось вырвать и выбросить отвратительные пакли. Да, наверное, стоило. Давно стоило.
Ненавижу себя. Вру… Наверное, вру. Но сейчас я себя ненавижу. Я тупо смотрел на качающуюся занавеску. Такую всю белую и прозрачную. Начало казаться, что единственное грязное пятно в этой большой комнате это я – мелкий, голый и грязный, старающийся съежиться в углу и забиться так, что бы заключенный в одиночной камере не залез в верхний угол и не смахнул меня с паутины.
Мина, мой злой гений, мой любимый учитель, когда-то сказала мне ужасную вещь: «Я не бросаю людей, когда они надоедают мне. Я довожу их до такого состояния, что они сами бросают меня»… Она меня бросила. С тех пор я, как прилежный ученик, сам бросаю себя. По щекам медленно стекали тонкие струйки слез, даже не струйки, а просто капли одна за другой. На пересчет. Будто кто-то скомандовал и теперь они выполняют приказ, выходят в ряд одна за одной. Бессердечно… Ужасно…
Ненавижу Ману… Конечно, вру. Здесь я даже не сомневаюсь. Просто вру. Просто злюсь. Он хочет перемен, а для меня это никогда не значило ничего хорошего. Он занимался работой, усердно и сосредоточенно. А я всегда просто трахал работу как шлюху и получал от этого удовольствие. А теперь я хочу на ней жениться, а он… А ему нужна проститутка, жизнь-проститутка, сегодня одна, а завтра другая. Но ни одна из этих потаскух не принесет ему ребенка, не покажет и не скажет: «Смотри, Мана-сама, это наш мальчик, наш сын». Он хочет перемен… а я боюсь… Боюсь его потерять из-за них. И ужасно ненавижу за непроходимую тупость: «О, тебе не нравится, тогда я сделаю это специально». Эти слова застряли у меня в голове и проигрывались как заевшая пластинка. Этот отвратительно противная интонация, звучавшая будто в наказание. Я сделаю специально то, что ты больше всего не любишь, что заденет тебя…
Я не мог найти себе место. Я то застывал на одном месте, так что затекали ноги и начинало покалывать все тело, то выворачивал себя в немыслимые позы. Словно я олицетворял свои мысли, то тупо стоящие на месте, то бешено выкручивающиеся, как при ломке.
Может я просто разучился верить в хорошее. В то, что перемены бывают и к лучшему. Но Хиде маленькие перемены привели к другим мужчинам и другим любовникам, Сугизо к наркотикам и опять же любовникам… Маленькие перемены, такие как проколоть ухо или сделать татуировку… Я посмотрел на капельки-слезинки на полу. Малюсенькие и круглые. Интересно, почему они всегда круглые, а если провести пальцем, то станут овальные. Я осторожно провел прямую из одной капельки в другую, но вместо овала между двумя капельками появились еще две, только еще более маленькие… будто дети, сынишки.
Я тупо смотрел на них, а потом перевел взгляд на провод телефона. Его я тоже ненавидел. Ненавидел за плохие новости, за пустую ссору, которая задела меня так глубоко, что яд попал в то место, где когда-то было сердце. Потом попрошу вычерпать его, не хочу ходить ядовитым, вдруг случайно отравлю кого-нибудь… Я прерывисто вздохнул и стащил с дивана подушку, крепко обнял ее и свернулся клубочком поближе к уютному уголку между стеной и креслом, подальше от большого и чистого дома… Ненавижу его…
Я уже полдня сидел у телефона после разговора с Маной. Я не знаю сколько часов, а может и не часов, но хреново мне было по-настоящему. Я обхватил голову руками и прислонился к отделявшему меня от всей остальной комнаты, креслу, подобрав босые ноги поближе к себе и сжавшись как дикий зверек. Черт, как же болит голова, как все надоело. Дурацкая ссора… Какая-то семейная: «- Милый, мы возьмем тарелочки с розочками или васильками? – Нет, солнышко, я хочу с бабочками. – Ах, ты ублюдок! – Да, пошла ты, сука!...» Глупость какая-то. Что у меня в голове? Каша, сплошная каша. Все же я сижу тут уже вечность, по крайней мере половину дня. На мне была одета белая рубашка, застегнутая на пару пуговиц в неправильные прорамки – вторая в третью, третья в пятую… Она была мятая и уже не первой свежести… А еще на мне были трусы и я почти голым задом сидел на холодном полу… Ужасно…
Ненавижу… Ненавижу ругаться с тем кого люблю больше всех на свете. У нас не бывает правых, потому что мы не умеем разговаривать. Моя работа петь, а его быть лидером группы. Мы не должны разговаривать. Все что мы скажем может быть обращено против нас. Как в суде. И мы будем приговорены к вечности в одиночных камере, где не с кем говорить, кроме маленького паука в верхнем углу камеры. Мы не должны говорить, за это нам не платят… Вот мы и не умеем. Я могу вспылить по любой причине, а он любит делать все наоборот, что не попроси. Он любит указывать, а я ненавижу когда мной командуют. Он эгоист! …и я тоже… Я сжал пальцами короткие волосы, липкие от лака. Они точно повторили форму моих пальцев там где я сжимал их. С брезгливостью я отпустил их. Хотелось вырвать и выбросить отвратительные пакли. Да, наверное, стоило. Давно стоило.
Ненавижу себя. Вру… Наверное, вру. Но сейчас я себя ненавижу. Я тупо смотрел на качающуюся занавеску. Такую всю белую и прозрачную. Начало казаться, что единственное грязное пятно в этой большой комнате это я – мелкий, голый и грязный, старающийся съежиться в углу и забиться так, что бы заключенный в одиночной камере не залез в верхний угол и не смахнул меня с паутины.
Мина, мой злой гений, мой любимый учитель, когда-то сказала мне ужасную вещь: «Я не бросаю людей, когда они надоедают мне. Я довожу их до такого состояния, что они сами бросают меня»… Она меня бросила. С тех пор я, как прилежный ученик, сам бросаю себя. По щекам медленно стекали тонкие струйки слез, даже не струйки, а просто капли одна за другой. На пересчет. Будто кто-то скомандовал и теперь они выполняют приказ, выходят в ряд одна за одной. Бессердечно… Ужасно…
Ненавижу Ману… Конечно, вру. Здесь я даже не сомневаюсь. Просто вру. Просто злюсь. Он хочет перемен, а для меня это никогда не значило ничего хорошего. Он занимался работой, усердно и сосредоточенно. А я всегда просто трахал работу как шлюху и получал от этого удовольствие. А теперь я хочу на ней жениться, а он… А ему нужна проститутка, жизнь-проститутка, сегодня одна, а завтра другая. Но ни одна из этих потаскух не принесет ему ребенка, не покажет и не скажет: «Смотри, Мана-сама, это наш мальчик, наш сын». Он хочет перемен… а я боюсь… Боюсь его потерять из-за них. И ужасно ненавижу за непроходимую тупость: «О, тебе не нравится, тогда я сделаю это специально». Эти слова застряли у меня в голове и проигрывались как заевшая пластинка. Этот отвратительно противная интонация, звучавшая будто в наказание. Я сделаю специально то, что ты больше всего не любишь, что заденет тебя…
Я не мог найти себе место. Я то застывал на одном месте, так что затекали ноги и начинало покалывать все тело, то выворачивал себя в немыслимые позы. Словно я олицетворял свои мысли, то тупо стоящие на месте, то бешено выкручивающиеся, как при ломке.
Может я просто разучился верить в хорошее. В то, что перемены бывают и к лучшему. Но Хиде маленькие перемены привели к другим мужчинам и другим любовникам, Сугизо к наркотикам и опять же любовникам… Маленькие перемены, такие как проколоть ухо или сделать татуировку… Я посмотрел на капельки-слезинки на полу. Малюсенькие и круглые. Интересно, почему они всегда круглые, а если провести пальцем, то станут овальные. Я осторожно провел прямую из одной капельки в другую, но вместо овала между двумя капельками появились еще две, только еще более маленькие… будто дети, сынишки.
Я тупо смотрел на них, а потом перевел взгляд на провод телефона. Его я тоже ненавидел. Ненавидел за плохие новости, за пустую ссору, которая задела меня так глубоко, что яд попал в то место, где когда-то было сердце. Потом попрошу вычерпать его, не хочу ходить ядовитым, вдруг случайно отравлю кого-нибудь… Я прерывисто вздохнул и стащил с дивана подушку, крепко обнял ее и свернулся клубочком поближе к уютному уголку между стеной и креслом, подальше от большого и чистого дома… Ненавижу его…
среда, 11 мая 2005
Gackt
Красивая была ночь. Яркая, светлая, просто королевская. Лунный свет и море звезд, шум океана и дуновение ветерка. Ничто не нарушало гармонии. Я взирал на совершенство природы через свое окно, как обычно сидя на подоконнике. Эта привычка прилипла ко мне еще с детства, нет, я не любил высоту, она не манила меня и вид на пустынный пляж, на волны, на огни города, ничего из этого не пробуждало во мне вдохновения. Лишь огоньки, маленькие, никому и никогда незаметные огоньки на небе, не звезды. Тени звезд, великих могущественных звезд. Огоньки, которые я любил, были кровавыми следами этих светил.
Тихо, совершенно неслышно ко мне подошел он. Я просто почувствовал его, знал когда он сделает следующий вдох, когда остановится, когда обнимет меня и прижмется, положив голову на плечо. Я знал, что, чуть постояв и попереминаясь босыми ноками по полу, он заберется ко мне на колени и свернется на моей груди, тыкаясь холодным носиком и покрепче обнимая коленями мои бедра. Я знал, что он сладко причмокнет пухлыми губками и вскоре уснет. Я любил когда он делал так, а он любил спать на моих руках, где бы я ни был.
Но на этот раз он поднял свою сонную мордашку, только устроившись и даже немного поерзав на мне, и спросил:
- Кто он?
Я вздохнул и хотел отвести взгляд, но как я мог, на меня смотрели большие голубые глаза меленького чуда и они задавали вопрос. Задавали тихо, без страха, без обреченности, без особого интереса. Просто вопрос, не о погоде, не о чувствах, не о человеке. О моей жизни.
- Я не знаю, - тихо произнес я и поцеловал его прекрасный маленький носик, подумав: «Господи, не дай мне полюбить этот носик так же сильно как носик Хиде». Я знал, что атеистам молиться нужно в обед, а уже было давно после ужина, - Но я обещаю, что скажу, если узнаю.
Он кивнул и как обычно устроился у меня на груди. Белые волосы щекотали мою шею. Холодные пальчики обнимали за талию. Маленький носик тихо посапывал.
А фоновые огоньки на небе писали имя, знакомое до боли. Я вздохнул и вспомнил завтрак. Он же скоро. Уже давно за полночь и скоро завтрак.
- Только не он... прошу, - я закрыл глаза, но огоньки не исчезали, выжигая на моих веках алое имя в мерцающей темноте...
Тихо, совершенно неслышно ко мне подошел он. Я просто почувствовал его, знал когда он сделает следующий вдох, когда остановится, когда обнимет меня и прижмется, положив голову на плечо. Я знал, что, чуть постояв и попереминаясь босыми ноками по полу, он заберется ко мне на колени и свернется на моей груди, тыкаясь холодным носиком и покрепче обнимая коленями мои бедра. Я знал, что он сладко причмокнет пухлыми губками и вскоре уснет. Я любил когда он делал так, а он любил спать на моих руках, где бы я ни был.
Но на этот раз он поднял свою сонную мордашку, только устроившись и даже немного поерзав на мне, и спросил:
- Кто он?
Я вздохнул и хотел отвести взгляд, но как я мог, на меня смотрели большие голубые глаза меленького чуда и они задавали вопрос. Задавали тихо, без страха, без обреченности, без особого интереса. Просто вопрос, не о погоде, не о чувствах, не о человеке. О моей жизни.
- Я не знаю, - тихо произнес я и поцеловал его прекрасный маленький носик, подумав: «Господи, не дай мне полюбить этот носик так же сильно как носик Хиде». Я знал, что атеистам молиться нужно в обед, а уже было давно после ужина, - Но я обещаю, что скажу, если узнаю.
Он кивнул и как обычно устроился у меня на груди. Белые волосы щекотали мою шею. Холодные пальчики обнимали за талию. Маленький носик тихо посапывал.
А фоновые огоньки на небе писали имя, знакомое до боли. Я вздохнул и вспомнил завтрак. Он же скоро. Уже давно за полночь и скоро завтрак.
- Только не он... прошу, - я закрыл глаза, но огоньки не исчезали, выжигая на моих веках алое имя в мерцающей темноте...
пятница, 25 марта 2005
Gackt
- Люблю идиллии… - я сделал паузу и затянулся, - Хотя нет, так сильно врать неприлично, но частично я их люблю, когда не мешают. Вот так, маленькая такая идиллька в перекуре, минут так на пятнадцать. Перекурил, восстановил связки и обратно на сцену. Но в эти пятнадцать минут обязательно что бы дом полная чаша, любимая жена, семеро ребятишек, уютный домик и даже большая собака… ммм.. даже пусть лохматая, рыжая и слюнявая… нет, слюни в идиллию не входят, а то еще мои обязанности отнимать будет. Да, вот так. Камин, женушка массирует мои ноги, на столе туша, только что убитого мной медведя…. Вот, быстренько так, в семью и обратно на сцену. А там я сам весь такой крутой, фанатки любят, визжат, все смотрят на меня, я лабаю, выкладываюсь на всю катушку. Красавец мужчина, за спиной симфонический оркестр, перед лицом зал на 60 тысяч зрителей. Выхожу, один я на дорогу… Нет, это из другой оперы. Выхожу такой небрежный, расправив плечи, все девки мои, посылаю им воздушный поцелуй, подмигиваю самой красивой…. – сидевший напротив меня Клаха попытался возразить, но это ж я, куда ему до Нас, особенно когда Мы вещаем в баксерках с температурой где-то между 38 и 39, ну чего мелочиться, где-то там, пусть 40, Мы щедрые сегодня… Великий комбинатор подарил ферзя, - И не перебивай меня. Что значит она сидит в последнем ряду я является именно 5678ой? Не говори гадости. Сбил, нафиг… О чем это я… У, ирод. Кто вас таких в солисты берет? Солить таких солистов. Кто? Мана? Да я этой Мане дам… Да, вот и дам. Вот и не слабо. Сколько вместе живем, столько и даю. Я же хозяин в доме. Да. Как крикну на нее «Кто в доме хозяин?!», она мне сразу тапочки, газету, собаку… Я в доме хозяин. Я хозяин в доме… Я домохозяин… временно… - гордо кивнул я и покосился на дверь, а вдруг Мана сегодня с работы пораньше пришла, - Ну пока вдохновение не приходит, потом придет, тогда восстановлюсь и буду лабать. О, вот о чем я, о лабать, - сигарета уже начинала жечь пальцы, а я все вещал как Цицерон о том как я буду играть, как все будут завидовать. Ну итог уже был прописал в скрижалях, не помню в каких точно, то ли про сквернословие, то ли про прелюбодеяние, но пальцы я обжег себе и выронил сигарету на брюки Клахи… Я не знал, что он увлекается изучением молдавского мата… У, какие новости открываются, но не суть, - Клаха… живой? Что значит, мне повезло что я больной? Ну да, больной, и на всю голову больной… И мне правда повезло… - я услышал тихо открывающуюся дверь в прихожей и осторожные, старающиеся произвести поменьше шума каблучки, спешно бежавшие по лестнице, почувствовал запах и на губах моих появилась умиленная, со стороны выглядевшая по-дурацки, улыбка. Дверь в спальню распахнулась и в комнату впорхнуло мое маленькое чудо на больших платформах. Его глазки медленно округлялись и в них сверкнул красный серп, и, должно быть, Клаха понял, что больных навещают не с ящиком пива, я то точно это просек и успел крикнуть ему на ухо, - Линяй!!! Я держу оборону, костьми лягу, – прежде чем аккуратненький сапог размера эдак 41-42 с 10 сантиметровой платформой пролетел в нашем направлении и…
среда, 06 октября 2004
Gackt
- Привет, - безлико написал я в чате, тупо пялясь на разноцветные аляпые буквы. Да, все же лучше черного фона и серо-белых букв ничего нет, зелеными пишут маньяки, красными – буйные маньяки. Но о чем я думаю? Разве это я хотел написать в странном чате? А что вообще мне нужно в нем?
Я отложил ноутбук и откинулся на подушки на своей кровати. Черный шелк… Хм, Мана как-то сказал: «Ну какой Гакт без таходрома с черным шелком»… Мана… Как я скучаю по тебе лидер-сан, а ты как всегда в разъездах, в турах, и на экс-вокалиста совсем не находишь времени. Я поднял голову и посмотрел на мягкую игрушку на брелке, висящую у меня над кроватью. Ты тогда снял ее с себя и подарил мне, теперь эта вещица мой талисман.
Я помню твой запах, помню твои глаза, и как смешно ты всегда говорил: «Я хочу насмотреться на тебя надолго, что бы хватило до следующего раза». Капризный мальчишка, ты всегда был слишком далеко от меня, что бы быть моим, а я слишком скрывал свои чувства от себя, что бы сказать тебе. Я вздохнул и посмотрел в окно. Моросило, снова заладил этот зануда – дождь. Серый, однообразный, словно с крыши постоянно льется один и тот же слой воды как записанный на видеопленку и теперь прокручиваемый вновь и вновь. Страшно захотелось взять пульт и отмотать время назад, отмотать тысячный кадр этого дождя, вернуть обратно солнце, а потом чуть вперед до этого дня, когда я крикнул: «Лидер-сан!» и здесь нажать на паузу со смертельно медленной перекруткой, до момента когда Мана собрал свои вещи и уехал «по делам лидера», а после чего поставить на закольцованную передачу. Но в жизни просто не бывает, а бывает сложно.
Тихо скрипнула дверь, и в комнату зашел обнаженный юноша, еще почти мальчик. Он робко посмотрел на меня своими большими голубыми глазами, прося разрешение войти, и осторожно ступил босой ногой на ковер. Я опустил голову и взял из его рук поднос с чаем. Мальчик быстро юркнул ко мне в кровать и, как и все маленькие дьяволята, уютно устроился у меня под боком, довольно щурясь. Я посмотрел на его милую мордашку: на длинные реснички, кругленький носик, пухленькие губки. Ах, вот губки у него были как у Маночки, а по вкусу совершенно другие, не такие сладкие, не такие… Я вздохнул и принялся за чай. Все, с мыслями о лидере нужно кончать… «кончать нужно в руку или в ванну» – не к месту вспомнил я слова Кози, а потом сразу же свой ляпус, после которого Мана надолго закатился со смеху: «У лидера должны быть мозги, у певца - рот» - надо отдать себе должное, так как я, смешить лидера не умеет никто.
На вкус чай был отвратительный, напоминал жеваную половую тряпку. В который раз убеждаюсь, что к кухне никого подпускать нельзя. Ах, Мана, был бы ты здесь, не пришлось бы мне так страдать и мучиться с этими гавриками. Я взял поднос и отдал второму мальчику, что лежал по другую сторону от меня, и только тогда заметил шнурок с крестом на правой руке. Это… Я закусил губу и вспомнил тот день, когда Мана повязал его мне. Мы перед иконой, молясь за Тошию. Я держал за руку Манабу и шептал: «Господи, мне ничего не нужно, только присмотри за ним на небесах и присмотри за Маной на земле», а потом смотрел на лицо лидера, боясь даже пошевелиться, даже вздохнуть и продолжал: «Прости меня, Господи, прости. И присмотри за ними».
В комнату вернулся кареглазый юнец и устроился на свое место с моей правой руки, так же как и голубоглазый слева, такой же довольный и милый, такой же… штампованный.
По подоконнику барабанил дождь, в комнате горели свечи, а я думал лишь об одном: «Как он там?... Лидер под рукой Бога…»
Я отложил ноутбук и откинулся на подушки на своей кровати. Черный шелк… Хм, Мана как-то сказал: «Ну какой Гакт без таходрома с черным шелком»… Мана… Как я скучаю по тебе лидер-сан, а ты как всегда в разъездах, в турах, и на экс-вокалиста совсем не находишь времени. Я поднял голову и посмотрел на мягкую игрушку на брелке, висящую у меня над кроватью. Ты тогда снял ее с себя и подарил мне, теперь эта вещица мой талисман.
Я помню твой запах, помню твои глаза, и как смешно ты всегда говорил: «Я хочу насмотреться на тебя надолго, что бы хватило до следующего раза». Капризный мальчишка, ты всегда был слишком далеко от меня, что бы быть моим, а я слишком скрывал свои чувства от себя, что бы сказать тебе. Я вздохнул и посмотрел в окно. Моросило, снова заладил этот зануда – дождь. Серый, однообразный, словно с крыши постоянно льется один и тот же слой воды как записанный на видеопленку и теперь прокручиваемый вновь и вновь. Страшно захотелось взять пульт и отмотать время назад, отмотать тысячный кадр этого дождя, вернуть обратно солнце, а потом чуть вперед до этого дня, когда я крикнул: «Лидер-сан!» и здесь нажать на паузу со смертельно медленной перекруткой, до момента когда Мана собрал свои вещи и уехал «по делам лидера», а после чего поставить на закольцованную передачу. Но в жизни просто не бывает, а бывает сложно.
Тихо скрипнула дверь, и в комнату зашел обнаженный юноша, еще почти мальчик. Он робко посмотрел на меня своими большими голубыми глазами, прося разрешение войти, и осторожно ступил босой ногой на ковер. Я опустил голову и взял из его рук поднос с чаем. Мальчик быстро юркнул ко мне в кровать и, как и все маленькие дьяволята, уютно устроился у меня под боком, довольно щурясь. Я посмотрел на его милую мордашку: на длинные реснички, кругленький носик, пухленькие губки. Ах, вот губки у него были как у Маночки, а по вкусу совершенно другие, не такие сладкие, не такие… Я вздохнул и принялся за чай. Все, с мыслями о лидере нужно кончать… «кончать нужно в руку или в ванну» – не к месту вспомнил я слова Кози, а потом сразу же свой ляпус, после которого Мана надолго закатился со смеху: «У лидера должны быть мозги, у певца - рот» - надо отдать себе должное, так как я, смешить лидера не умеет никто.
На вкус чай был отвратительный, напоминал жеваную половую тряпку. В который раз убеждаюсь, что к кухне никого подпускать нельзя. Ах, Мана, был бы ты здесь, не пришлось бы мне так страдать и мучиться с этими гавриками. Я взял поднос и отдал второму мальчику, что лежал по другую сторону от меня, и только тогда заметил шнурок с крестом на правой руке. Это… Я закусил губу и вспомнил тот день, когда Мана повязал его мне. Мы перед иконой, молясь за Тошию. Я держал за руку Манабу и шептал: «Господи, мне ничего не нужно, только присмотри за ним на небесах и присмотри за Маной на земле», а потом смотрел на лицо лидера, боясь даже пошевелиться, даже вздохнуть и продолжал: «Прости меня, Господи, прости. И присмотри за ними».
В комнату вернулся кареглазый юнец и устроился на свое место с моей правой руки, так же как и голубоглазый слева, такой же довольный и милый, такой же… штампованный.
По подоконнику барабанил дождь, в комнате горели свечи, а я думал лишь об одном: «Как он там?... Лидер под рукой Бога…»
суббота, 21 августа 2004
Gackt
Свет дневной иссяк, и вокруг меня пустыня,
Звон звезд гонит прочь мрак, да светится твое имя
Я здесь, я нигде, но слезами боль не хлынет
Будь свят скорбный удел, да светится твое имя
Ни ветра, ни сна, кто вспомнит меня
Как бы я хотел плыть в лодке морем на закат,
Вольным быть, как зверь свободный и растить свой сад
Жить бы лет до ста и любить, как все любят на земле
Сны небесных сфер, здесь лишь демоны и змеи
Но ты молод и смел, вместе миром овладеем
Ты мне поклонись и получишь все богатства
Власть тьмы вот-это жизнь в беспробудном танце адском
Все жены-твои под звон золотых
Ты-же сам хотел плыть в лодке морем на закат
Вольным быть, как зверь свободный и растить свой сад
Жил бы лет до ста и любил, как все, но не на кресте
(с) Кипелов и Маврин - Свет дневной иссяк...
Красная жидкость капала с ножа. Она стекала по лезвию, острому как бритва и падала рубиновыми каплями на белоснежный пол кухни. А я стирал ее носком туфли, что бы не видеть в этих мельчайших каплях свое лицо с черными разводами туши по щекам. Руки дрожали, и сердце вырывалось как птица из клетки, ударяясь о жесткие прутья, разбивая себе голову и крылья, царапая беспощадные жестокие прутья маленькими лапками. Умирая, но не сдаваясь, дрожа в предсмертных муках, и истекая кровью… которая все капала на белоснежный пол.
***
Первый раз я увидел его ангельское лицо в колыбели. Я открыл свои глаза на первом, еще полушаге своей жизни и увидел, нет, не увидел, тогда было еще трудно фокусировать на чем-то взгляд, скорее почувствовал малюсенькую ладошку годовалого ребенка. Ладошку моего брата. Он смотрел на меня с интересом, сжимая мои маленькие пальчики. А я всем сердцем улыбался этому теплу и спокойствию. Этой уверенности в любви. Этому солнцу, которое я видел, даже закрывая глаза. Которое с первых минут моей жизни и навсегда поселилось в моем сердце…
Завтра первый мой день в школе. Мама купила мне форму и рюкзак, я прицепил на него маленький брелок в виде мишки, а на удачу прикрепил к кармашку рюкзака любимое колечко брата, надеясь что он все же не отнимет и оставит его мне. Я просто знал, что он это сделает, он же любит меня. Тоши, мой сосед, тоже в этот день шел в первый класс и он очень боялся и вечно забирался под кровать, что бы родители не отправили его в этот неизвестный мир с новыми людьми. А я смеялся над ним. Я весь год зачеркивал дни в календаре и мечтал и подгонял тот день, когда я пойду в школу. Ведь там учился мой брат, а значит, мы были бы вместе весь день, а не только тогда когда он под вечер возвращается. И поэтому я был счастлив. Меня никто не мог угомонить. Я проснулся еще до рассвета, обошел спальню и посмотрел на спящего на соседской кровати братишку. Потом постарался как можно тише открыть скрипучую дверцу шкафа и провел руками по своей школьной форме и форме брата. Они были совершенно одинаковые, одного размера, одного цвета. Что-то внутри, какой-то светлый комочек, разрастался все больше от приятного чувства единства. Он становился все больше и больше, гораздо больше чем я сам, чем эта комната, чем весь земной шар. Я рванулся с места и запрыгнул на кровать брата, крепко обнимая его. Он моментально проснулся и по инерции оттолкнул меня, но потом улыбнулся и прижал к себе. А я прижимался к нему, утыкаясь маленьким носиком в худую шейку брата. Он накрыл нас одним одеялом, и в темноте найдя мои губы, впервые поцеловал… прямо как девчонку.
Уже ближе к лету все в классе чувствовали грядущую свободу и прогуливали уроки, а потом получали нагоняй. Мы же с Тоши упорно посещали все занятия на спор. Один прогул – 50 йен. И мы честно приносили друг другу деньги, даже когда отсутствовали по болезни. Но как же не хотелось сидеть на уроке утром в понедельник. Кто бы знал. Я готов был повеситься и просмотрел все окно, за что получил уже два замечания и ехидные уколы одноклассников. Но веселее не становилось даже от переписки с Юми, длинноволосой девочкой со второй парты. Подперев щеку, я с завистью смотрел в окно на, играющих в футбол на уроке физкультуры, ребят, пока, наконец, не осознал, что это класс моего брата. Да, должно быть меня здорово припекло, что я не сразу понял, не сразу узнал среди толпы темно-синюю форму братишки, подаренную мамой на его пятнадцатилетие. Он обернулся, и его зеленые глаза сразу нашли меня в этой сотне окон и тысяче школьников. По телу моему прошла дрожь нетерпения и желания быть рядом, обнять, прижаться к теплому родному телу. Не спрашивая разрешения и совершенно забыв где я нахожусь, я вскочил со стула и, найдя в кармане 300 йен, бросил их на парту Тоши, уже вылетая из класса. Что-то вслед крикнула учительница, смеялись одноклассники, но мне было наплевать, я летел по лестнице, летел к нему. Брат поймал меня, вылетевшего из дверей школы и, заключив в объятия и поднимая над землей, крепко целовал. Губы, щеки, лоб, нос, всюду, куда попадали его губы. Я не помнил ничего кроме них. Не помнил, даже как мы оказались в туалете для мальчиков, как он торопливо сдирал с моего подросткового тела одежду, как раздевался сам, не дав моим дрожащим рукам тронуть его. За ласками его губ, я не помнил ничего, а лишь глупое и единственное чувство: «еще». Не было боли и стеснения. Только почти животное тупое желание большего, оно росло во мне и поднималось, болело как рана, которую постоянно теребишь, раскалялось до сумасшествия и опустошалась, принося что-то свободное и легкое и снова сначала, и снова… Я не видел лица брата, я лишь чувствовал его губы, они были везде. Не было ни одной клеточки моего тела, которая бы не подчинилась ему. Я не помнил ничего. Меня убивали и воскрешали. А тело, мозг и душа тупо твердили: «еще».
В день моего совершеннолетия брат сделал мне прекрасный и лучший в моей жизни подарок – восемь часов секса. Я был на вершине счастья, такого тупого и овечьего счастья. Я кричал, стонал, смеялся, я плакал от счастья и никак не мог проглотить колотящееся в горле сердце. Он делал со мной все. Все что хотел он, а значит хотел и я; все что хотел я, а значит хотел и он. Я едва не расставался с душой, обнимая в последнем порыве его, а он заботился и любил меня. Я чувствовал его сердце в своей груди и отдавал свое ему.
Малисы, Хиде, Суги, Ками… Сколько лет прошло с тех беззаботных детских дней. Сколько людей, и мужчин, и женщин, побывали в моей постели. Сколько вкусов я чувствовал на своих губах. Сколько рук обнимали мое тело. Сколько тел обнимали мои руки. Сколько раз я трепал свои чувства понапрасну. Сколько раз влюблялся и ошибался. Сколько глупых и пустых слез я выплакал. Выплакало мое мертвое безжизненное, бесчувственное тело. Мое не дрогнувшее сердце. Сколько раз я смотрел на огонь, на опаздывавших в школу мальчиков, на свои руки, повидавшие все, но помнившие до сих пор твое тепло. Сколько раз я смотрел в зеркало на припухшие от поцелуев губы и вспоминал с легкостью мгновения твой горячий язык в своем рту. Сколько раз я заглядывал в свое сердце, и каждый раз видел только тебя. Сколько раз, брат мой, сколько раз…
В конце лета всегда сложно подготавливать себя к работе и в душе витает грустное ощущение конца. Конца тепла и отдыха. Я брел по дороге города, в котором жил уже долгие годы, и который так и не стал мне домом. Я пинал маленькие камушки и смотрел вперед стеклянным взглядом, пропуская лица и людей, словно оставляя их всех на стеклах моих очков и не пропуская дальше. Я не видел никого и не хотел видеть их. А когда снял очки, то увидел своего брата. Он стоял возле магазина, через дорогу от меня и чего-то ждал. Я решил, что это мираж, ведь не один раз я видел его лицо в толпе и хватал за руки совершенно незнакомых людей, не раз я видел его в своих снах и даже теряя сознание, видел, как он протягивает мне руку, словно с того света, приглашая в рай. Но на этот раз это был он, настоящий он. Не мальчик уже, а прекрасный мужчина. Высокий, с атлетической фигурой, с горделивой осанкой и чуть приподнятым подбородком, с тем же взглядом, глядящем на всех свысока, на всех кроме меня. Он поднял руку и посмотрел на часы. А я все еще не мог сделать даже вдох, восхищаясь своей мечтой в реальном мире. Он приехал, мой брат приехал ко мне. Он знает, что я не могу вырваться домой даже на день, и он приехал ко мне. Он хочет видеть меня, он любит меня. Мой брат, мой любимый брат. Я рванулся через дорогу, наплевав на все, на машины, едва не сбивающие меня, на красный свет, на кричащих мне водителей, на то что чье-то Феррари задело мое бедро, разорвав штаны и кожу до глубокой кровоточащей раны. Я бежал и видел только его, пока его лицо не озарила улыбка и чужие руки обняли моего брата. Он поймал его в объятия. Его, выбежавшего из дверей супермаркета. Он улыбался ЕМУ и целовал ЕГО. Целовал губы, щеки, лоб, нос… Он целовал, а я заревел от боли. Визг тормозов был финальной песней, погрузившей меня во мрак, но даже там я видел его. Видел их и его улыбку… ухмылку свысока…
Нескоро мне разрешили в больнице взять трубку. У меня было несколько переломов и какие-то разрывы мышц. Голос моего брата, его холодный и чужой голос. У меня дрожали руки, а по щекам текли слезы. Я понял, что значит плакать. Нет, это не когда ревешь в подушку из-за того, что игрушку отобрали. Это молчаливое глотание слез, это ручейки по щекам, это дрожащие руки, которые не могут даже удержать трубки, это гулкий стук сердца в желудке. Вот что такое плакать. Вот что такое слышать холодный голос, говорящий: «Да, я люблю его. Я ты мне брат». А я ненавидел ЕГО и смотрел на нож для фруктов в своей палате…
***
Я взглянул на свои руки в чем-то красном и не видел их, не видел ножа. А зачем видеть что-то, если зрение должно заменять чувства, а их нет. Никаких нет. Подняв голову, я взял полотенце и вытер руки.
- Чертовы помидоры, - сказал я глухо и кинул нож. Тот вонзился в овощ и красная жидкость, томатный сок, брызнула на стену и белый пол.
Звон звезд гонит прочь мрак, да светится твое имя
Я здесь, я нигде, но слезами боль не хлынет
Будь свят скорбный удел, да светится твое имя
Ни ветра, ни сна, кто вспомнит меня
Как бы я хотел плыть в лодке морем на закат,
Вольным быть, как зверь свободный и растить свой сад
Жить бы лет до ста и любить, как все любят на земле
Сны небесных сфер, здесь лишь демоны и змеи
Но ты молод и смел, вместе миром овладеем
Ты мне поклонись и получишь все богатства
Власть тьмы вот-это жизнь в беспробудном танце адском
Все жены-твои под звон золотых
Ты-же сам хотел плыть в лодке морем на закат
Вольным быть, как зверь свободный и растить свой сад
Жил бы лет до ста и любил, как все, но не на кресте
(с) Кипелов и Маврин - Свет дневной иссяк...
Красная жидкость капала с ножа. Она стекала по лезвию, острому как бритва и падала рубиновыми каплями на белоснежный пол кухни. А я стирал ее носком туфли, что бы не видеть в этих мельчайших каплях свое лицо с черными разводами туши по щекам. Руки дрожали, и сердце вырывалось как птица из клетки, ударяясь о жесткие прутья, разбивая себе голову и крылья, царапая беспощадные жестокие прутья маленькими лапками. Умирая, но не сдаваясь, дрожа в предсмертных муках, и истекая кровью… которая все капала на белоснежный пол.
***
Первый раз я увидел его ангельское лицо в колыбели. Я открыл свои глаза на первом, еще полушаге своей жизни и увидел, нет, не увидел, тогда было еще трудно фокусировать на чем-то взгляд, скорее почувствовал малюсенькую ладошку годовалого ребенка. Ладошку моего брата. Он смотрел на меня с интересом, сжимая мои маленькие пальчики. А я всем сердцем улыбался этому теплу и спокойствию. Этой уверенности в любви. Этому солнцу, которое я видел, даже закрывая глаза. Которое с первых минут моей жизни и навсегда поселилось в моем сердце…
Завтра первый мой день в школе. Мама купила мне форму и рюкзак, я прицепил на него маленький брелок в виде мишки, а на удачу прикрепил к кармашку рюкзака любимое колечко брата, надеясь что он все же не отнимет и оставит его мне. Я просто знал, что он это сделает, он же любит меня. Тоши, мой сосед, тоже в этот день шел в первый класс и он очень боялся и вечно забирался под кровать, что бы родители не отправили его в этот неизвестный мир с новыми людьми. А я смеялся над ним. Я весь год зачеркивал дни в календаре и мечтал и подгонял тот день, когда я пойду в школу. Ведь там учился мой брат, а значит, мы были бы вместе весь день, а не только тогда когда он под вечер возвращается. И поэтому я был счастлив. Меня никто не мог угомонить. Я проснулся еще до рассвета, обошел спальню и посмотрел на спящего на соседской кровати братишку. Потом постарался как можно тише открыть скрипучую дверцу шкафа и провел руками по своей школьной форме и форме брата. Они были совершенно одинаковые, одного размера, одного цвета. Что-то внутри, какой-то светлый комочек, разрастался все больше от приятного чувства единства. Он становился все больше и больше, гораздо больше чем я сам, чем эта комната, чем весь земной шар. Я рванулся с места и запрыгнул на кровать брата, крепко обнимая его. Он моментально проснулся и по инерции оттолкнул меня, но потом улыбнулся и прижал к себе. А я прижимался к нему, утыкаясь маленьким носиком в худую шейку брата. Он накрыл нас одним одеялом, и в темноте найдя мои губы, впервые поцеловал… прямо как девчонку.
Уже ближе к лету все в классе чувствовали грядущую свободу и прогуливали уроки, а потом получали нагоняй. Мы же с Тоши упорно посещали все занятия на спор. Один прогул – 50 йен. И мы честно приносили друг другу деньги, даже когда отсутствовали по болезни. Но как же не хотелось сидеть на уроке утром в понедельник. Кто бы знал. Я готов был повеситься и просмотрел все окно, за что получил уже два замечания и ехидные уколы одноклассников. Но веселее не становилось даже от переписки с Юми, длинноволосой девочкой со второй парты. Подперев щеку, я с завистью смотрел в окно на, играющих в футбол на уроке физкультуры, ребят, пока, наконец, не осознал, что это класс моего брата. Да, должно быть меня здорово припекло, что я не сразу понял, не сразу узнал среди толпы темно-синюю форму братишки, подаренную мамой на его пятнадцатилетие. Он обернулся, и его зеленые глаза сразу нашли меня в этой сотне окон и тысяче школьников. По телу моему прошла дрожь нетерпения и желания быть рядом, обнять, прижаться к теплому родному телу. Не спрашивая разрешения и совершенно забыв где я нахожусь, я вскочил со стула и, найдя в кармане 300 йен, бросил их на парту Тоши, уже вылетая из класса. Что-то вслед крикнула учительница, смеялись одноклассники, но мне было наплевать, я летел по лестнице, летел к нему. Брат поймал меня, вылетевшего из дверей школы и, заключив в объятия и поднимая над землей, крепко целовал. Губы, щеки, лоб, нос, всюду, куда попадали его губы. Я не помнил ничего кроме них. Не помнил, даже как мы оказались в туалете для мальчиков, как он торопливо сдирал с моего подросткового тела одежду, как раздевался сам, не дав моим дрожащим рукам тронуть его. За ласками его губ, я не помнил ничего, а лишь глупое и единственное чувство: «еще». Не было боли и стеснения. Только почти животное тупое желание большего, оно росло во мне и поднималось, болело как рана, которую постоянно теребишь, раскалялось до сумасшествия и опустошалась, принося что-то свободное и легкое и снова сначала, и снова… Я не видел лица брата, я лишь чувствовал его губы, они были везде. Не было ни одной клеточки моего тела, которая бы не подчинилась ему. Я не помнил ничего. Меня убивали и воскрешали. А тело, мозг и душа тупо твердили: «еще».
В день моего совершеннолетия брат сделал мне прекрасный и лучший в моей жизни подарок – восемь часов секса. Я был на вершине счастья, такого тупого и овечьего счастья. Я кричал, стонал, смеялся, я плакал от счастья и никак не мог проглотить колотящееся в горле сердце. Он делал со мной все. Все что хотел он, а значит хотел и я; все что хотел я, а значит хотел и он. Я едва не расставался с душой, обнимая в последнем порыве его, а он заботился и любил меня. Я чувствовал его сердце в своей груди и отдавал свое ему.
Малисы, Хиде, Суги, Ками… Сколько лет прошло с тех беззаботных детских дней. Сколько людей, и мужчин, и женщин, побывали в моей постели. Сколько вкусов я чувствовал на своих губах. Сколько рук обнимали мое тело. Сколько тел обнимали мои руки. Сколько раз я трепал свои чувства понапрасну. Сколько раз влюблялся и ошибался. Сколько глупых и пустых слез я выплакал. Выплакало мое мертвое безжизненное, бесчувственное тело. Мое не дрогнувшее сердце. Сколько раз я смотрел на огонь, на опаздывавших в школу мальчиков, на свои руки, повидавшие все, но помнившие до сих пор твое тепло. Сколько раз я смотрел в зеркало на припухшие от поцелуев губы и вспоминал с легкостью мгновения твой горячий язык в своем рту. Сколько раз я заглядывал в свое сердце, и каждый раз видел только тебя. Сколько раз, брат мой, сколько раз…
В конце лета всегда сложно подготавливать себя к работе и в душе витает грустное ощущение конца. Конца тепла и отдыха. Я брел по дороге города, в котором жил уже долгие годы, и который так и не стал мне домом. Я пинал маленькие камушки и смотрел вперед стеклянным взглядом, пропуская лица и людей, словно оставляя их всех на стеклах моих очков и не пропуская дальше. Я не видел никого и не хотел видеть их. А когда снял очки, то увидел своего брата. Он стоял возле магазина, через дорогу от меня и чего-то ждал. Я решил, что это мираж, ведь не один раз я видел его лицо в толпе и хватал за руки совершенно незнакомых людей, не раз я видел его в своих снах и даже теряя сознание, видел, как он протягивает мне руку, словно с того света, приглашая в рай. Но на этот раз это был он, настоящий он. Не мальчик уже, а прекрасный мужчина. Высокий, с атлетической фигурой, с горделивой осанкой и чуть приподнятым подбородком, с тем же взглядом, глядящем на всех свысока, на всех кроме меня. Он поднял руку и посмотрел на часы. А я все еще не мог сделать даже вдох, восхищаясь своей мечтой в реальном мире. Он приехал, мой брат приехал ко мне. Он знает, что я не могу вырваться домой даже на день, и он приехал ко мне. Он хочет видеть меня, он любит меня. Мой брат, мой любимый брат. Я рванулся через дорогу, наплевав на все, на машины, едва не сбивающие меня, на красный свет, на кричащих мне водителей, на то что чье-то Феррари задело мое бедро, разорвав штаны и кожу до глубокой кровоточащей раны. Я бежал и видел только его, пока его лицо не озарила улыбка и чужие руки обняли моего брата. Он поймал его в объятия. Его, выбежавшего из дверей супермаркета. Он улыбался ЕМУ и целовал ЕГО. Целовал губы, щеки, лоб, нос… Он целовал, а я заревел от боли. Визг тормозов был финальной песней, погрузившей меня во мрак, но даже там я видел его. Видел их и его улыбку… ухмылку свысока…
Нескоро мне разрешили в больнице взять трубку. У меня было несколько переломов и какие-то разрывы мышц. Голос моего брата, его холодный и чужой голос. У меня дрожали руки, а по щекам текли слезы. Я понял, что значит плакать. Нет, это не когда ревешь в подушку из-за того, что игрушку отобрали. Это молчаливое глотание слез, это ручейки по щекам, это дрожащие руки, которые не могут даже удержать трубки, это гулкий стук сердца в желудке. Вот что такое плакать. Вот что такое слышать холодный голос, говорящий: «Да, я люблю его. Я ты мне брат». А я ненавидел ЕГО и смотрел на нож для фруктов в своей палате…
***
Я взглянул на свои руки в чем-то красном и не видел их, не видел ножа. А зачем видеть что-то, если зрение должно заменять чувства, а их нет. Никаких нет. Подняв голову, я взял полотенце и вытер руки.
- Чертовы помидоры, - сказал я глухо и кинул нож. Тот вонзился в овощ и красная жидкость, томатный сок, брызнула на стену и белый пол.