Gackt
Я бросил в сердцах ручку об стену, она звонко ударилась и упала на пол. Не могу! К черту! Не могу писать! Схватив со стола листок бумаги, на котором было написано всего две строчки, я смял его и стал рвать, стараясь выместить на нем всю свою злобу и ненависть. Не могу! Не могу!!! Внутри что-то сжалось и мешало сделать вдох, я слышал удары своего сердца и то, как дрожат руки.
- Ненавижу! – закричал я, кинув истерзанный листок бумаги. От резкого движения кресло подо мной жалобно скрипнуло, а я сжал кулаки и стиснул зубы.
Глубоко вздохнув, я решил просто здраво рассудить, да и утешить себя немного тоже не помешало бы… Сколько времени, сколько же прошло времени с тех пор как я что-то писал, и почему я это писал? Какого черта я наслаждался тем, что пишу?! Да просто потому, что вымещал в рассказы всю боль от одиночества. Мне вечер больше не с кем было провести кроме как с листком бумаги. Не кому было рассказать как больно и противно быть одному. Как больно… больно… Хорошо, что теперь все иначе, но… не пишу теперь… не больно…
Повернувшись, я посмотрел на чистый лист, лежавший на столе, на носовой платок, на чашку чая, в которой уже и чая не осталось, последние капли мерзкого холодного чая я выпил минут пятнадцать назад. Я не мог написать ни слова, ни строчки.
Я поднялся с места и осмотрелся. Я быстро делал вдох, потом забирал и так же резко и быстро выдыхал. Мои холодные пальцы чуть шевелились, не зная к чему бы прикоснуться. Я оглядывал комнату и не понимал, зачем же собственно я встал, что я хочу. Практически не освещенная комната, уже полностью заваленная всяким хламом. Грязный ковер, кажется, я не чистил его уже вечность: крошки, волосы, пятна, та же бумага, разорванная на клочки, что-то еще, но уже не видно что, в углу лежит ручка, я кинул ее туда дня три назад, а может всего три часа. Время двигалось сейчас как-то не реально, всегда был поздний вечер, даже ранним утром. Вот так, просыпаешься, смотришь в окно, а там уже вечер. Наверное, вечер это был я сам, серый, беспросветный и не интересный. Я посмотрел на заваленную хламом мебель, на стены, на монитор который я уже давно использовал только для того, что бы наклеивать туда записки на скотч. Что же сейчас там было написано? Почему-то стало интересно, и я наклонился, прищуриваясь, что бы в полутьме разглядеть надпись: «Выгреби хлам из этой комнаты!». Да, и восклицательный знак, а рядом еще записка, где много восклицательных знаков и стрелочка на предыдущую запись. Стол, надо убрать стол. Медленно я перевел взгляд на свое орудие пыток, на свое распятие.
- Все, если я что-нибудь не напишу, то перестану себя уважать, - полный энтузиазма, я откинул подол халата и забрался с ногами на кресло, - Итак… - глядя в одну точку, в розочку на кружке, я почувствовал такую пустоту в своей голове, что если бы это был фильм о пустыне, то за объективом камеры одиноко бы дул ветер.
Я вздохнул и лег на лист бумаги, положив руки под голову. Да и черт с ним, с этим писанием. Ведь если я не пишу, значит, я счастлив, значит, у меня есть человек, который заполняет пустоту в моем сердце. И пусть сейчас в голове моей дует ветер, зато в сердце моем цветет любовь. Я улыбнулся и закрыл глаза. Я был счастлив. А творчество… Зачем оно мне нужно? У меня есть большее, гораздо большее.
Уйдя в свои мысли и воспоминания, я очнулся, только почувствовав, что-то мокрое. Я опустил голову и увидел своего пса, который лизал большой палец моей ноги.
- Эй, ты чего? – я тихо рассмеялся, мне было так хорошо, словно я сбросил с себя тонны ненужной суеты. Хотелось петь и все, казалось, совершенно незначительным и суетным. Подхватив пса на руки, я крепко обнял его, - Белл, твой хозяин самый счастливый человек на свете, у него есть любовь, и пусть ни строчки он больше не напишет, но у него есть…
Телефонный звонок прервал мой монолог. Я быстро схватил трубку и с улыбкой сказал:
- Солнышко мое, Мана, привет, я как раз о тебе думал и…
… Когда я повесил трубку, я сел за стол, открыл свой старый потрепанный дневник и за десять минут написал то, что пытался выдавить из себя месяцами.
- Ненавижу! – закричал я, кинув истерзанный листок бумаги. От резкого движения кресло подо мной жалобно скрипнуло, а я сжал кулаки и стиснул зубы.
Глубоко вздохнув, я решил просто здраво рассудить, да и утешить себя немного тоже не помешало бы… Сколько времени, сколько же прошло времени с тех пор как я что-то писал, и почему я это писал? Какого черта я наслаждался тем, что пишу?! Да просто потому, что вымещал в рассказы всю боль от одиночества. Мне вечер больше не с кем было провести кроме как с листком бумаги. Не кому было рассказать как больно и противно быть одному. Как больно… больно… Хорошо, что теперь все иначе, но… не пишу теперь… не больно…
Повернувшись, я посмотрел на чистый лист, лежавший на столе, на носовой платок, на чашку чая, в которой уже и чая не осталось, последние капли мерзкого холодного чая я выпил минут пятнадцать назад. Я не мог написать ни слова, ни строчки.
Я поднялся с места и осмотрелся. Я быстро делал вдох, потом забирал и так же резко и быстро выдыхал. Мои холодные пальцы чуть шевелились, не зная к чему бы прикоснуться. Я оглядывал комнату и не понимал, зачем же собственно я встал, что я хочу. Практически не освещенная комната, уже полностью заваленная всяким хламом. Грязный ковер, кажется, я не чистил его уже вечность: крошки, волосы, пятна, та же бумага, разорванная на клочки, что-то еще, но уже не видно что, в углу лежит ручка, я кинул ее туда дня три назад, а может всего три часа. Время двигалось сейчас как-то не реально, всегда был поздний вечер, даже ранним утром. Вот так, просыпаешься, смотришь в окно, а там уже вечер. Наверное, вечер это был я сам, серый, беспросветный и не интересный. Я посмотрел на заваленную хламом мебель, на стены, на монитор который я уже давно использовал только для того, что бы наклеивать туда записки на скотч. Что же сейчас там было написано? Почему-то стало интересно, и я наклонился, прищуриваясь, что бы в полутьме разглядеть надпись: «Выгреби хлам из этой комнаты!». Да, и восклицательный знак, а рядом еще записка, где много восклицательных знаков и стрелочка на предыдущую запись. Стол, надо убрать стол. Медленно я перевел взгляд на свое орудие пыток, на свое распятие.
- Все, если я что-нибудь не напишу, то перестану себя уважать, - полный энтузиазма, я откинул подол халата и забрался с ногами на кресло, - Итак… - глядя в одну точку, в розочку на кружке, я почувствовал такую пустоту в своей голове, что если бы это был фильм о пустыне, то за объективом камеры одиноко бы дул ветер.
Я вздохнул и лег на лист бумаги, положив руки под голову. Да и черт с ним, с этим писанием. Ведь если я не пишу, значит, я счастлив, значит, у меня есть человек, который заполняет пустоту в моем сердце. И пусть сейчас в голове моей дует ветер, зато в сердце моем цветет любовь. Я улыбнулся и закрыл глаза. Я был счастлив. А творчество… Зачем оно мне нужно? У меня есть большее, гораздо большее.
Уйдя в свои мысли и воспоминания, я очнулся, только почувствовав, что-то мокрое. Я опустил голову и увидел своего пса, который лизал большой палец моей ноги.
- Эй, ты чего? – я тихо рассмеялся, мне было так хорошо, словно я сбросил с себя тонны ненужной суеты. Хотелось петь и все, казалось, совершенно незначительным и суетным. Подхватив пса на руки, я крепко обнял его, - Белл, твой хозяин самый счастливый человек на свете, у него есть любовь, и пусть ни строчки он больше не напишет, но у него есть…
Телефонный звонок прервал мой монолог. Я быстро схватил трубку и с улыбкой сказал:
- Солнышко мое, Мана, привет, я как раз о тебе думал и…
… Когда я повесил трубку, я сел за стол, открыл свой старый потрепанный дневник и за десять минут написал то, что пытался выдавить из себя месяцами.
-
-
23.11.2005 в 02:23-
-
23.11.2005 в 02:49http://hk.geocities.com/manayan325/UV_Vol119_03.jpg
-
-
23.11.2005 в 03:09-
-
23.11.2005 в 03:32